Базарчик выглядел так, словно над ним пронеслась буря. Навесы сорваны, прилавки опрокинуты, товары разграблены. Под ногами хрустели осколки зеленого и оранжевого стекла. Среди общего разгрома нетронутой торчала стойка с итальянскими шарфами, стоимостью с годовое жалованье. Понять это было невозможно. По всему базару усердно трудились затронутые. Они нагибались и распрямлялись, поднимая обломки, они подметали. Одного колотил человек в скафандре.
Гюнтер моргнул. Неужели это происходит в действительности? Женщина корчилась под ударами, дико вскрикивала, пыталась увернуться. Под одним из поставленных на место навесом, в тени радужного шелка, отдыхали у стойки еще четыре скафандра. Ни один из них и не подумал прийти на помощь женщине.
– Эй! – заорал Гюнтер. Он неожиданно застеснялся, словно его вдруг вытолкнули на середину сцены, не объяснив ни роли, ни сюжета. – Прекратите!
Скафандр повернулся к нему. Одна перчатка продолжала сжимать тонкое предплечье женщины.
– Пошел вон, – проворчал по радио мужской голос.
– Ты что это вытворяешь? Кто ты такой? – Мужчина носил скафандр «Вестингауза», таких среди незатронутых было около дюжины. Но Гюнтер вспомнил бурое выжженное пятно в форме почки на брюшной панели.
– Познер, это ты? Отпусти женщину!
– Какая это женщина, – сказал Познер. – Ты на нее посмотри – она и не человек даже. Она затронутая.
Гюнтер установил шлем на запись.
– Я все записываю, – предупредил он. – Еще один удар – и Екатерина это увидит. Честное слово.
Познер выпустил женщину. Она секунду-другую стояла, как оглушенная, потом голос в ПК снова подчинил ее. Она нагнулась, подняла метлу и вернулась к работе.
Отключив шлем, Гюнтер спросил:
– Ладно. Что она сделала не так?
Познер в негодовании выставил вперед ногу и сурово указал на нее.
– Она обоссала мне ботинок.
Скафандры под навесом с любопытством наблюдали за спором. При этих словах они разразились хохотом.
– Сам виноват, Вилл! – крикнул кто-то из них. – Я же говорил, что надо отводить им больше времени на личную гигиену.
– Подумаешь, малость сырости. Выкипит при первой прогулке в вакуум.
Но Гюнтер не слушал их. Он смотрел на затронутую, избитую Познером, и гадал, почему до сих пор не узнал в ней Аню. Правда, губы у нее поджались, лицо было сведено беспокойной гримасой, как будто заводной ключ у нее в затылке перекрутили на три лишних оборота. И плечи тоже ссутулились. Но все же…
– Мне очень жаль, Аня, – сказал он. – Хиро погиб. Ничего нельзя было сделать.
