— Ну? — как-то грубо, с вызовом сказала она, и мне стало обидно. Мое, черт возьми, все-таки создание, а смотрит на меня, будто я пришел к ней на почту просить подписку на журнал «За рулем». Но мне не хотелось ссориться с ней.
— Понимаете, Шурочка, я хотел вас спросить… — начал было я, но начальница узла связи нетерпеливо перебила:
— Ну?
— Вот я, сорокалетний мужик…
— Я б вам меньше пятидесяти не дала, — безжалостно заметила главная героиня сценария.
— Образ жизни нездоровый, — зачем-то стал оправдываться я. — А залысины у меня в отца. Но бог с ними, с залысинами. Я бы с удовольствием согласился быть лысым, как бильярдный шар, лишь бы не плыть всю жизнь одному…
Бильярдный шар зацепил Александра Васильевича. Больше смотреть на бутафора сверху вниз я не мог. Он беседует с цветочками, я — с героиней своего сценария. Но в нем хоть светится покой умиротворения, а я выклевываю печень. Не трески, а свою собственную.
Шурочка смотрела на меня без жалости и сострадания.
— Что лысый, что нелысый, — рассудительно сказала она, все равно один как перст.
— А ведь вы, дорогая моя, в моей власти, так что поразборчивее в выражениях. Между прочим, я могу выдать вас в конце фильма замуж за начальника автоколонны, а могу и не выдать. Мало ли одиноких женщин на свете…
— Ерунду вы порете, Геннадий Степанович, — решительно покачала головой Шурочка. — Во-первых, сценарий-то утвержден И потом, — она улыбнулась насмешливо и победно, — я ж вижу, что нравлюсь ему. И вообще, чего вы ко мне прицепились? Это ж я ваши слова говорю. Это вы себя не любите и не уважаете.
Я невесело рассмеялся. Поистине неисчерпаемы способы самоедства.
— Наверное, вы правы. Простите, что разбудил вас. Ложитесь-ка спать, товарищ героиня.
Шурочка пожала плечами, зевнула и полезла в сценарий.
Этой ночью мне приснилось, что я смотрю на маленькие сердцеобразные листья сциндапсуса, а они на моих глазах съеживаются, отворачиваются от меня, желтеют, сохнут. Я чувствую, как из меня изливается какой-то невидимый яд, злобно впивается в зелень. «Я не хо-очу!» — кричу я и бросаюсь к горшку с безымянные цветком. Длинные его тонкие листья словно пятятся от меня, судорожно стараются спрятаться, но и их я обдаю своим ядом. Безымянка вздрагивает, луковица ее вздувается и лопается.
Я лежу с колотящимся сердцем на своем ложе пыток и смотрю на едва сереющий прямоугольник окна. Я с трудом встаю, зажигаю свет и с замиранием сердца смотрю на листочки двух отростков сциндапсуса. Они маленькие, упругие, сочные, зеленые. И сразу становится легче дышать. Я улыбаюсь, а глаза почему-то влажнеют. Со сна, наверное. А Безымянка? И она здорова.
