— Ну при чем тут папа? — искренне удивляется Люся.
— ...И Нина Павловна не будет. Хочешь я сегодня приду к ней и официально попрошу...
— Нет, ты действительно сошел с ума! — испуганно восклицает Люся. — Ты хочешь, чтобы с мамой случился инфаркт? Да ты знаешь, кем она меня считает? Первоклассницей. Если б она знала, что мы целуемся, она бы... она бы... Я не знаю, чтобы она сделала!
— А ничего б не сделала, — беспечно заявляет Александр, — была бы рада: вот дочь стала взрослой, полюбила, ее полюбили. Надо выходить замуж, строить семью...
— Нет, с тобой что-то случилось. Ты болен? — Люся снимает перчатку и озабоченно прикладывает маленькую теплую руку ко лбу Александра. — Конечно температура...
— Ну не надо. — Он берет эту руку, осторожно сжимает своими могучими ладонями борца. — Не надо шутить. Я ведь серьезно. Люся.
— Я тоже, Алик. Не будем об этом больше говорить, пока я не кончу институт. Хорошо? Обещаешь?
— Но какое это имеет значение?..
— Имеет! Я очень прошу тебя, не говори больше об этом. Тебе так разве плохо со мной?
— Нет, не плохо... — Александр не знает, как ответить. — Но это не одно и то же. Я хочу, чтобы мы все время были вместе, каждую минуту.
— Не знаю, как у тебя, Алик, но ты всегда со мной, я все время о тебе думаю. Даже когда мы ссоримся... ссорились, — поспешно поправляется Люся. — Так что для меня мы всегда вместе.
Ну что можно на это ответить, как объяснить ей? Александр ничего не говорит.
Люсю беспокоит его молчание.
— Не сердись, Алик. Мне остался год. Можешь подождать?
Но Александр не отвечает. И ей остается только прибегнуть к древнему как мир приему.
— Конечно, если за это время ты встретишь другую девушку... У меня никаких претензий...
Прием действует безотказно. Александр не дает ей договорить.
— Ну как ты можешь! Какие девушки! Если надо, я всю жизнь готов тебя ждать!
Некоторое время, чтобы закрепить преимущество, Люся еще рассуждает о переменчивости мужских привязанностей, о том, как много на свете замечательных девушек, о недостатках своего характера. Александр возмущается, клянется, что никаких девушек вообще не замечает, что если он решил, то на всю жизнь...
Так идут они по московским бульварам и переулкам, скользя по мокрому льду, под звон капели, под болтовню воробьев, под веселый шум радующегося весне города.
...Ростовского хоронили через три дня, солнечным, совсем уже весенним днем. И это теплое веселое солнце, Эти голубые небеса были в странном противоречии с еще по-зимнему в черное и серое одетыми людьми, медленно бредущими за гробом по размокшим, затаившим кое-где снег, узким тропинкам кладбища. Людей было так много, что дальние не смогли даже подойти к могиле. Но потом они все прошли мимо нее. Каждый наклонялся, брал горсть желтой промерзлой земли и, задержавшись на секунду, бросал ее в глубокую яму. Людей было так много, что, когда прошел последний, желтая земля наполовину заполнила могилу.
