Он громко загоготал, повалился на пол, перевернулся на спину и затянул песню «Мой старый дом в Кентукки». Хозяин жестом пригласил нас к стойке.
— Я не удивлюсь, если у него белая горячка. Он военный корреспондент. Это самая пьющая публика.
— Однако, — хозяин злобно засмеялся, — корреспонденции начнет он писать не скоро. После первых двух бутылок виски разбил свою пишущую машинку. Сказал, что она не может писать без опечаток, надо же! Машинка не может писать без опечаток… А машинки ведь денег стоят. Я хотел собрать ее, но он здоровенный тип, разнес машинку вдребезги.
Тип был действительно здоровенный. Почти такой же, как Малыш. Лично я не хотел бы связываться с ним и заискивающе улыбнулся, когда он сел и махнул нам рукой.
— Выпей стаканчик, приятель! Выпей десять стаканчиков! За мой счет… Слушай, Мак, ты знаешь, кто я? — Он повернулся к Старику. — Не выдаю никаких секретов, заметь, но человек я очень значительный… чертовски значительный, вот и все, и мне нужно быть в Париже до того, как эта гнусная война кончится… Спрашивал кто-нибудь тебя, приятель, трудно ли умирать? — Он скосил красные глаза в мою сторону. Я, как зачарованный, покачал головой. — Так вот, я тебе скажу, потому что много думал над этим в последние дни и, кажется, нашел ответ. — Он доверительно подался вперед. — Ответ простой: нет. Нет, и все тут. Что скажешь? Жить гораздо трудней, чем умереть, приходило тебе это в голову? Уверен, что нет. Я единственный мыслящий человек в этой чертовой компании… Эй, ты! Здоровяк!
Он назойливо поманил к себе Малыша. Малыш воззрился на него, потрогал револьвер и явно подумал, не треснуть ли по башке надоедливого янки, чтобы покончить с этой историей.
— Иди сюда, скажу один секрет… Кроме шуток! Я сразу узнаю алабамца; не вздумай говорить, что ты не из Алабамы, потому что не поверю, черт возьми, ни единому слову… иди сюда, доверю тебе одну тайну.
Малыш, держа руки в карманах, сделал несколько шагов к нему.
— Ел когда-нибудь негра на обед? — спросил американец. — Держу пари, да, старый ненавистник негров! Теперь слушай меня, скажу, где крепкое пойло. — Понизил голос до громкого, сурового шепота. — За стойкой, третья полка слева от зеркала.
Малыш подскочил, как ужаленный, перескочил через стойку и провел громадной лапищей по бутылкам на третьей полке.
— Виски! — заорал он так, словно нашел золотую жилу. — Достаточно, чтобы пустить в плавание линкор!
— Забудь ты о выпивке, — пробурчал Порта. — Как насчет еды?
