Оставшись в кабинете один, Дюшез тут же словно бы непроизвольно схватил чертежи. Потом задумался, что с ними делать. Пытаться спрятать их под одеждой не имело смысла. Его безумный взгляд остановился на большом портрете Гитлера, висевшем на стене за письменным столом. Казалось очень маловероятным, что портрет снимут и кто-то заглянет за него. Дюшез лихорадочно затолкал рулон чертежей между портретом и стеной, потом отошел к своим краскам и бумаге, и тут вернулся обербауфюрер.
— Идиоты! Все тут идиоты! Все до единого! — Он свирепо посмотрел на Дюшеза, словно давая понять, что не нужно считать себя исключением. — Какой-то болван смешал груз сахара с цементом. Что мне делать, черт возьми? Перебирать пальцами эту смесь? — Раздраженно хмыкнул. — Давайте еще взгляну на ваши образцы.
Наконец вопрос о бумаге и красках был решен. Дюшезу нужно было явиться на работу к восьми часам в понедельник, его задачей было новое оформление кабинетов организации. Дюшез ушел, пылко отсалютовав и понимающе улыбнувшись портрету фюрера.
То была пятница. Субботу и воскресенье Дюшез провел в смятении, внезапно ужаснувшись нелепости своего поступка. Ждал с минуты на минуту, что за ним явятся гестаповцы. По холодном размышлении ему стало казаться совершенно очевидным, что чертежей хватятся, в крайнем случае, через двенадцать часов, и обербауфюрер, совершенно естественно, взвалит вину на него. Он не только француз и потому автоматически попадал под подозрение, — он еще находился несколько секунд один в кабинете. Можно было уже считать себя покойником.
Сон не шел. Дюшез бродил по квартире от стены к стене, а тем временем его жена похрапывала в блаженном неведении. Страх, вгоняющий в пот страх ожидания, едва не сводил его с ума. Он клял себя, клял англичан, самоуверенно сидящих на своем острове за Ла-Маншем. Услышав топот тяжелых сапог по тротуару, он, дергаясь, как марионетка, бросился к окну. Полицейский патруль, вооруженный ручными пулеметами. Луч яркого фонарика осветил квартиру, и Дюшез юркнул за шторы. Патруль пошел дальше. Дюшез схватил бутылку и провел остаток ночи в пьяном тумане, мучимый кошмарами наяву, в которых ему являлись гестаповцы.
Но они так и не появились. Да и к утру понедельника Дюшез стал почти равнодушным к своей судьбе. Он отправился с кистями и красками на работу и обнаружил, что свыкся со своим страхом, что тот его уже так не донимает. Он предъявил пропуск, часовой обыскал его и пропустил. За прошедшие дни обербауфюрера перевели в другое место. Никто другой, очевидно, не имел ни малейшего представления о происходящем, и когда Дюшез, насвистывая, вошел в первый кабинет, который предстояло отделывать, его встретили разинутыми ртами и вскинутыми бровями. В конце концов отыскали штабсбауфюрера
