— Да ты, похоже, знаешь не больше моего, — сказал он, понимая, однако, что это не так. Его провал в памяти был каким-то странным. Он помнил общую картину мироустройства, но частности — лица, имена, события — ускользали от него. Как книга, в которой все листы на месте, но пропущено одно слово из дюжины — раздражает без меры и читать невозможно. Ему даже возраст его был неизвестен!
— Чак... Как думаешь, сколько мне лет?
Мальчик смерил его взглядом.
— Ну-у, я бы дал лет шестнадцать. И, если интересно, в тебе пять футов девять дюймов[2]. Волосы тёмные. Ах да, и ещё: страшен, как жареная требуха на палочке. — Он ухмыльнулся.
Томас остолбенел настолько, что последней фразы даже не расслышал. Всего шестнадцать? А ему казалось — гораздо больше...
— Ты что, серьёзно? — Он помолчал, подыскивая слова. — Как... — Он, собственно, не знал, о чём спрашивать.
— Да не волнуйся ты так. Первые несколько дней будешь как из-за угла мешком прибитый, а потом привыкнешь. Я привык. Мы просто живём здесь, вот и всё. Лучше, чем жить в кучке плюка. — Он искоса взглянул на собеседника, по всей вероятности, предвидя его следующий вопрос. — «Плюк» — это то же, что «какашка». Какашка делает «плюк», когда падает в горшок.
Томас воззрился на Чака, не в силах поверить в то, что ведёт подобную беседу. «Да, классно», — вот и всё, что ему удалось из себя выдавить. Он отстранился от дерева и вслед за Чаком направился к старому зданию. Вернее было бы назвать его бараком. В нём было три-четыре этажа и выглядел он так, будто того и гляди завалится. Эта мешанина из брёвен, досок, шпагата, разнокалиберных окон, собранных в одну кучу, кое-как составленных вместе и закреплённых без складу и ладу, возвышалась на внушительном фоне каменных, поросших плющом стен.
По дороге через двор его ноздрей коснулся запах горящих дров и жарящегося на огне мяса. В животе у Томаса заурчало. Теперь, когда он знал, что жуткие крики издавал больной мальчик, ему стало не так страшно. До тех пор, пока не вспомнил, отчего тот заболел.
— Как тебя зовут? — спросил сзади Чак, пытаясь не отставать от него.
— Что?
— Имя твоё как? Ты нам так и не сказал, а я знаю, что уж это-то ты точно помнишь.
— Томас. — Он едва услышал сам себя — так далеко умчались его мысли. Если Чак прав, в этом было нечто общее между ним и прочими ребятами: каждый помнил своё имя. А почему не имена родителей? И имена друзей? И почему никто не помнил своей фамилии?
