Горят костры, шипя на мокрой земле и траве.
Быстро холодеет воздух, исчезают из него запахи лиственницы, трав, болотных цветов.
Остаётся запах дыма и комаров.
Тайга вокруг набухает тьмой.
Плачет ребёнок. Его едят комары.
— Ax ты мой сладенький… сладенький ты мой, ну не плачь, орешки будем есть, есть орешки будем, мой сладенький, — приговаривает женщина, у которой выколото на руке «Рая», жена бухгалтера экспедиции. Потом раздаётся чмоканье: Рая обцеловывает будущего кормильца. Вылезать из кабины она не хочет.
Бухгалтер суёт в уши пальцы, лицо его морщится от невыносимой тоски. Он терпеть не может детского плача и звука чмоканий.
Шофёр Толя вырывает пласт мха, проросший черникой, пропитанный водой, швыряет его в огонь костра, засовывается в едкий дым до пояса. Из дыма слышен его тихий, покойный голос:
— Каждый рейс литр крови на комарах теряю…
— Говорят — полезно, — подливает масла в огонь корреспондент. Но взрыва не происходит.
— Может быть, — соглашается Толя. Его добродушие и умение терпеть невзгоды не имеет границ. — Заварки вот нет…
Над огнём висит ведро с болотной водой. Угольки, варёные комары и пепел серой пеной покрывают воду.
Попутчики сидят тесной кучкой, сбившись под ветром, защищая глаза от искр, купаясь в дыме, задыхаясь в нём. Говорят, как и все путники России, — о дорогах. Что выгоднее: ломать машины, портить груз, занимать трактора и бульдозеры аварийной службой, рисковать людьми или начинать любое дело с хорошей дороги? Не поддаётся решению этот вопрос, и потому скучно его вести.
— Заварки нет, — опять говорит шофёр Толя, внимательно разглядывая кипящую воду, снимая щепкой серую пену.
Всем понятно, на что намекает Толя. В машине двадцать ящиков сухого молока, а возле огня сам Тарасов из Читы. Нельзя при начальнике трогать груз. Тарасов делает вид, что ничего не понимает.
— Где учились? — спрашивает его корреспондент, вытягивая из чемоданчика вторую и последнюю банку мясных консервов. Тарасов тихо отбирает банку и прячет её обратно.
— Всё сразу в тайге никто, однако, не ест, — объясняет он. И сразу, чтобы сгладить некоторую неловкость, начинает рассказывать:
— Первый мой учитель — жена Зенона Францевича Сватоша, слышали про такого, писатель?
— Нет.
— А говорите, в Арктике много ездили… — Тарасов сплёвывает сквозь зубы. — Сватош появился в Баргузине году в шестнадцатом, чех, охотовед, организовывал вместе с Допельмайером заповедник для изучения баргузинского соболя, выпивал крепко, я ему водку таскал, раньше ездил он в какую-то африканскую экспедицию фотографом… Да, а главное, он, однако, последний, кто видел Седова. Был в составе седовской экспедиции, и когда Седов предложил нежелающим уйти, то ушло двое — Сватош и ещё кто-то. В Баргузине он ставил опыты — впрыскивал соболям мочу беременных женщин. Опыты удались — соболя чаще приносили потомство. Семья моя нищая была совсем. И по бабам, однако, за мочой ходил я, а Зенон меня подкармливал. Вот его жена и начала меня учить…
