Впрочем, другого выхода не было. Чуть дыша, приложил шарик к щеке. "Раз". Щека с готовностью приняла его, и ямочка тут же исчезла. Как не бывало! Осторожно перевернув спящую на спину, Тупиков, раскрыл у нее на груди рубашку. Он так нервничал, что даже вспотел. "Два!" Розовая, почти детская нежная пятка торчала из-под одеяла. Она словно уже тянулась к шарику. "Три!" – сказал Тупиков и приставил последний шарик. Дело сделано.
Первые два дня жена Тупикова чувствовала себя не очень. Пришлось даже вызвать доктора. Зато она постепенно возвращалась в свое обычное шарикообразное состояние. Тупиков поил ее бульоном и морсом. На третий день любимая встала.
– Как ты себя чувствуешь?– не без трепета спросил он.
– Хорошо! Очень хорошо! Только вот щека чешется. Наверное, аллергия. Надо будет с доктором посоветоваться. А ты как? – жена поглядела на Тупикова влюбленными глазами.
С тех пор все пошло по-старому. Тупиков, правда, подозревал, что, скорее всего, перепутал шарики местами. Потому что щека у жены периодически чесалась, а пятка стала вдруг такой чувствительной, что любое прикосновение вызывало бурю страсти. Но это уже, собственно, их дело, интимное. Ничего менять Тупиков не пожелал, а вдруг да сделается хуже! К супруге относился с еще большей нежностью, суетился вокруг нее, словно бы она была сделана из богемского хрусталя.
– Осторожно, милая! Тут так темно и опасно, – бормотал он на лестнице, поддерживая ее по обыкновению под локоток, – Ах! Не торопись так. Здесь очень крутые ступеньки!
А к котам и кошкам Тупиков и вовсе охладел.
Лемуркин любил чужих жен и терпеть не мог, когда его били. Уж таким он появился на свет. Никто не знал, почему женщины свободные интересовали его меньше замужних. Странная привычка, тем более, что он не выносил даже одного вида насилия. Но ничего не мог поделать с собой, такой он уж был противоречивый. Заметив красивую замужнюю даму, супруг которой на минуту отлучился, Лемуркин бил копытом, как бывалый конь. И даже становился выше ростом и шире в плечах, словно кто-то невидимый поддувал его, как мячик. Кругленький и увеличившийся в объеме Лемуркин начинал похаживать возле дамы, бросая пламенные взоры, понтово потряхивая длинной челкой и покуривая дорогую сигаретку.
В детстве отец, который был из крестьян, учил маленького Лемуркина: "На чужой каравай рот не разевай!" Лемуркин твердо усвоил правило и при виде чужого каравая плотно смыкал губы, сжимал зубы и даже отворачивался. Но при виде чужой жены с гибким станом или пышными формами, отвернуться не мог, губы его распускались как редкий африканский цветок, челюсть отвисала. Лемуркин распушивал невидимый хвост, надувал зоб, топтался возле предмета вожделений, закатывал томно глаза, как ему, во всяком случае, казалось, и сыпал комплиментами, гортанно, с придыханием и со знанием дела. Он выпрашивал у дамы номер телефона или одаривал ее своею визиткой. На все про все у Лемуркина выходило минут десять. За это время дама либо давала ему от ворот поворот, либо соглашалась взять визиточку: "Ах! Боже мой! Ну, о чем мы будем с вами разговаривать! Мы же совсем не знакомы. Разве что на философские темы?!"
