С того дня эта неизвестная девушка стала героиней бесчисленных историй, которые я придумывал, лёжа в кровати и дожидаясь сна, моего злостного недруга с раннего детства. В мечтах я спасал её от орд мерзавцев (о мерзавцах я, чтец чужих мыслей, знал всё необходимое и даже сверх того), и, когда наступал счастливый финал, разгорячённая фантазия никогда не заходила дальше неловкого поцелуя в губы, дрожащих рук у талии и полуобморочных поползновений стянуть с хрупких плеч моей прелести мокрое белое платье — но и этого мне уже хватало, чтобы впасть в почти коматозное состояние. Неожиданно у Маэстро Пошлости обнаружились бездна застенчивости и океан принципов. Я наяву заливался жаркой краской, представляя, как склоняюсь к её такому красивому лицу для поцелуя. Я был нерушимо убеждён в том, что имею право заняться с ней любовью только после нашей свадьбы — обязательно с венчанием в Кёльнском соборе. Почему именно в Кёльнском? Да потому, что мне нравится готика, и потому, что это самый огромный и величественный и, значит, самый подходящий для такого важного дела собор из всех мною виденных…
Всего-навсего история подростка, в ком природа наконец-то взяла верх над коверкающей натуру чрезмерной образованностью и который в силу притязаний на эстетство брезговал расхожими фетишами прыщавых юнцов. Наверное, так. Но после этого откровения, наблюдая за окружающими своим многоопытным взглядом телепата, я научился улавливать отблески теперь знакомого мне умопомрачительного восторга в том, что раньше принимал за какую-то из особенно тёплых разновидностей дружбы или симпатии. Разочарую романтиков: такое бывает очень редко, значительно реже, чем принято думать. Стоит ли огорчаться по этому поводу? Я, право, не знаю. Да и какое мне, в сущности, дело.
Мюнхен
2–3 января 1944 года
— Послушайте, как вас там. — Сидящий рядом эсэсовец из управления по вопросам расы и колонизации (принадлежность к которому демонстрировала руна «Одаль» на рукаве его мундира) настойчиво теребил Штернберга за манжету и заглядывал ему в лицо, часто моргая, сгоняя пьяную слезу, затуманивавшую пустые бесцветные глаза. Эсэсовцу очень хотелось поговорить, и он почему-то решил что сосед справа будет идеальным слушателем. — Послушайте, вот римляне, да? Достойнейшие люди, а всё равно сгинули. Под варварами, прошу заметить, Почему ваше «Аненэрбе» не хочет признать, чтогерманцы были варварами?.. Победа — грязная шлюха, никогда не знаешь, под кого эта сука ляжет завтра. Русские уже крепко её под себя подмяли…
