— Ну а что ты предлагаешь делать? — едко полюбопытствовал Валленштайн. — Идти вешаться?
— Да ну тебя к дьяволу. Разве я похож на идиота?
— Ну и в чём тогда проблема?
— Не знаю… — Штернберг уже жалел, что спровоцировал этот никчёмный разговор.
— Вот на таких, как ты, существует одно верное народное средство: налиться выпивкой — и по бабам, снова накачаться — и снова по бабам, чтоб две по бокам, одна сверху, и через неделю всё как рукой снимет.
Штернберг скривился от омерзения,
— Показать бы тебе коллекцию некоего оберштурмфюрера Ланге. Вмиг бы стал полным импотентом.
— А, так у тебя уже и с этим проблемы? Вот теперь-то я действительно тебя понимаю, да… Это психическая травма, не иначе. С одним моим приятелем тоже такое было, после того как его самолёт подбили. Целых полгода у него потом ни в какую не вставал…
— Ради бога, заткнись со своими глупостями.
— Что значит «глупости», это настоящая трагедия. И вообще, я дело говорю. Способ проверенный. Могу порекомендовать такое место, где приведут в чувство даже евнуха.
— Ладно, что там с авгуриями?
— Погоди, погоди, — Валленштайн конфиденциально понизил голос. — Слушай, Альрих, давно хотел спросить, ещё с той поры, как ты с «Лебенсборном» разругался. У тебя, собственно, есть кто-нибудь? Или был? Хоть раз?
— В каком смысле? — поморщился Штернберг.
— Да в самом прямом. Женщины у тебя были?
— Макс, ты вроде что-то про предсказателей начинал говорить, — Штернберг придвинул к себе отчёт. — Вот и давай разбираться с предсказателями.
— Нет, сначала ответь на вопрос.
— Отстань, Макс.
— Так ты, значит, девственник? Ну признайся — девственник?
— Ну чего ты так разнервничался? Не волнуйся, это не заразно.
— А-а, так вот откуда твоя хандра, — теперь Валленштайн лучился сочувствием. — Поверь мне, концлагерь — лишь повод. Да я б на твоём месте давно уже чокнулся, живя таким благочестивым монахом. Как говаривал один мой дядюшка, редкостный сатир, земля ему пухом, не так страшно умереть без покаяния, как умереть девственником, а ещё страшнее умереть верным мужем…
Штернберг натянуто улыбнулся — что было необычно для человека, прославившегося на весь институт способностью дико хохотать над любой ерундой.
— Послушай, так ведь жить нельзя, — увещевающим тоном продолжал Валленштайн.
— Чего тебе от меня надо-то? — тоскливо спросил Штернберг. — Чтоб я ссудил тебе эту самую девственность под проценты? Для новизны ощущений?
Валленштайн заржал.
— А я б не отказался… Не, я вовсе не про то. Просто-напросто я считаю товарищеским долгом поддержать тебя, так сказать, в твоём мужском становлении. Тем более, если оно связано с кое-какими психологическими трудностями. Ни про какие принципы мне не говори. Принципы существуют лишь там, где за ними удобно прятаться.
