Спать не хотелось; я встал и начал бродить по сырой траве между нашим батальоном и артиллерией. Темная фигура поравнялась со мною, гремя саблею; по ее звуку я догадался, что это офицер, и вытянулся во фронт. Офицер подошел ко мне и оказался Венцелем.
— Не спится, Владимир Михайлыч? — спросил он мягким и тихим голосом.
— Не спится, господин капитан.
— Меня зовут Петр Николаевич… И мне тоже не спится. Сидел, сидел у вашего командира, надоело: засели за карты, да и перепились все… Ах, какая ночь!
Он пошел рядом со мною; дойдя до конца линейки, мы повернули назад и прошли несколько раз взад и вперед молча. Венцель начал первый.
— Скажите мне, вы пошли в поход по собственному желанию?
— Да.
— Что же влекло вас?
— Как вам сказать? — ответил я, не желая вдаваться в подробности. Больше всего, конечно, желание поиспытать, посмотреть.
— И, вероятно, изучить народ в лице его представителя — солдата? — спросил Венцель.
Было темно, и я не видел выражения его лица, но слышал в голосе иронию.
— Куда уж тут изучать! До изучения ли, когда думаешь только о том, как бы дойти до привала да заснуть!
— Нет, без шуток. Скажите мне, отчего вы не перебрались к вашему командиру? Неужели вы дорожите мнением этого мужичья?
— Конечно, дорожу, как мнением всех, кого у меня нет причины не уважать.
— Не имею причины вам не верить. Да, впрочем, ведь теперь такая полоса нашла. И литература — и та возводит мужика в какой-то перл творения.
— Кто говорит о перлах творения, Петр Николаевич! Признавали бы человека, и то ладно.
— Ах, полноте, пожалуйста, с жалкими словами! Кто его не признает? Человек? — ну, пусть будет человек; какой? — это другой вопрос… Давайте, поговорим о другом.
Мы действительно разговорились. Венцель, видимо, очень много читал и, как сказал Заикин, знал и языки. Замечание капитана о том, что он «стихи долбит», тоже оказалось верным: мы заговорили о французах, и Венцель, обругав натуралистов, перешел к сороковым и тридцатым годам и даже с чувством продекламировал «Декабрьскую ночь» Альфреда де Мюссе. Он читал хорошо: просто и выразительно и с хорошим французским выговором. Кончив, он помолчал и прибавил:
— Да, это хорошо; но все французы вместе не стоят десяти строк Шиллера, Гёте и Шекспира.
Заведуя полковой библиотекой, пока не принял роту, он прилежно следил и за русской литературой. Говоря о ней, он строго осудил, как он выразился, «сиволапое направление». От этого замечания разговор вернулся к прежнему предмету. Венцель спорил горячо.
