Делакло откинулась на спинку стула. Ей еще предстояло разобрать сегодняшнюю почту. Телефонный звонок оторвал ее от этой ежедневной работы. Помимо надзора за картинами, принадлежащими «Обществу Малевича», в ее обязанности входила экспертиза. Восьмидесятилетний старик из Минска утверждал, что у него имеется письмо Малевича к Владимиру Татлину, а некто из Лиона хотел удостовериться в подлинности рисунка, приписываемого Малевичу.
Делакло почувствовала усталость и рассеянно оглядела кабинет: репродукции в рамках; дипломы; черно-белая фотография ее матери с новорожденной дочерью на руках; вымпел бейсбольной команды «Бостон ред сокс»; офорт Уистлера, на котором старые моряки пируют в таверне; кофейные чашки; открытка с ночным видом Бостонской гавани; серебряная зажигалка «Зиппо» на столе. Она бросила взгляд на узкое окно: переплетение городских улиц медленно заливало лазурное море сумерек, чуть волнуемое вечерним бризом. «Хорошо, что „Общество Малевича“ находится не в России», — подумала Делакло.
Она сложила разбросанные по столу бумаги, убедилась, что все ручки, торчащие из кофейной чашки, стоят пишущей частью вниз, и защелкнула портфель. Господи, еще только понедельник. Закрыв дверь кабинета, она сбежала по винтовой лестнице.
Все сотрудники уже ушли. Делакло спустилась в подвал. Она любила оставаться наедине со своими подопечными картинами. Они не могли поблагодарить ее за внимание, но она этого и не ждала. Набрав код на двери, Делакло вставила в замок ключ. Послышался щелчок, и дверь отворилась.
Весь подвал от пола до потолка заполняли ряды металлических решеток, установленных на ролики. Расстояние между ними не превышало метра. Слева находились широкие стеллажи, заставленные коробками, в которых хранились рисунки, акварели и письма.
Делакло прошла в конец хранилища и выдвинула самую последнюю решетку, с обеих сторон которой висели картины Малевича. Она обошла ее кругом, читая подписи под картинами. Но где же «Белое на белом»? Тревожно взглянув на полотна, она застыла на месте.
Картина исчезла.
Инспектор Жан-Жак Бизо доедал второй десяток устриц, когда зазвонил его мобильник, зажатый между большим животом и поясом из зеленоватой кожи аллигатора.
— L'enfer, e'est les huitres,[10] — сказал он, отправляя в рот очередного скользкого моллюска.
— Будем надеяться, что нет, — отозвался его сотрапезник Жан-Поль Легорже. — «Устричное дело» семьдесят пятого года сейчас уже забылось. Вряд ли того водопроводчика реанимируют.
