— Да, именно это и нужно сделать, но хуже всего, что мы не знаем ее названия.
— О чем она, тоже не знаете?
— Heт, ничего не знаем.
— Кроме того, что вряд ли она на английском, матушка, но и это мало что дает.
— Что ж, мистер Гаррет, — произнесла миссис Симпсон, которая задумчиво смотрела на огонь, так и не вернувшись к своему рукоделью, — я расскажу вам эту историю. Только, пожалуйста, храните ее в тайне, хорошо? Благодарю вас. Итак, слушайте. Был у меня старый дядюшка, доктор Рэнт. Возможно, вы о нем наслышаны. Это был необычный человек, если судить хотя бы по тому, каким странным образом он велел себя похоронить.
— Кажется, я встречал это имя в каком-то путеводителе.
— Вполне вероятно, — подтвердила мисс Симпсон. — Он распорядился — до чего ужасный старик! — чтобы его похоронили в обычной одежде, сидящим за столом в выложенной кирпичом комнате, которую он устроил в подземелье на лугу рядом с домом. Неудивительно, что деревенские жители поговаривают, будто видели его неподалеку в своей старой черной мантии.
— Лично я ничего подобного не слышала, милая, — вмешалась миссис Симпсон, — но как бы то ни было, он умер больше двадцати лет назад. Он был священником, хотя я с трудом представляю его в этой роли: за последнюю часть своей жизни он не сделал ни одного доброго дела; у него было собственное хозяйство — весьма славное имение неподалеку отсюда. Ни женой, ни детьми он не обзавелся; у него была только племянница, то есть я, и племянник, но ни с кем из нас он не был особенно близок — да и с другими людьми не общался. Если уж на то пошло, то моего кузена он любил больше, чем меня, — Джон больше походил на него характером, и боюсь, сходство касалось самых гнусных черт. Все было бы иначе, если бы я не вышла замуж; но у меня появилась семья, и дядя по этому поводу крайне негодовал. Как бы то ни было, он владел имением и солидным состоянием, которым мог свободно распоряжаться; было понятно, что мы с кузеном поровну разделим все это после его смерти. В одну прекрасную зиму, около двадцати лет назад, как я уже сказала, он заболел, и меня вызвали за ним ухаживать. Мой муж был тогда еще жив, но старик и слышать не желал о том, чтобы приехал. Подъезжая к дому, я увидела кузена Джона, который направлялся в противоположную сторону в открытом экипаже и, как я заметила, был в самом благоприятном расположении духа. Я стала ухаживать за дядей, как могла, но вскоре убедилась, что эта болезнь окажется для него последней; он тоже в этом не сомневался. Накануне своей смерти он заставил меня просидеть рядом с ним весь день, и было видно, что он собирается о чем-то мне сообщить, причем новость была неприятная, но покуда в нем оставались силы, он оттягивал момент разговора — боюсь, что специально, чтобы держать меня в напряжении. Но наконец все стало понятно. «Мэри, — сказал он, — Мэри, я написал завещание в пользу Джона: он получит все». Разумеется, для меня это явилось сильным ударом, ведь мы с супругом были небогаты, и если бы жизнь моего мужа могла быть легче, чем та, которую ему приходилось вести, то думаю, он и прожил бы больше. Но я ничего не сказала дяде, или почти ничего, кроме того, что он имеет право поступать, как ему заблагорассудится, — отчасти потому, что не знала, что ответить, а отчасти потому, что не сомневалась, что это еще не все; так и вышло. «Видишь ли, Мэри, — продолжил он. — я не в восторге от Джона и составил еще одно завещание
