Выбрав их в качестве объекта, Хироюки подошел к папаше и сынку и крикнул им грубым, полным угрозы голосом:
— Эй, вы, оба!
Они прекратили играть и растерянно уставились на Хироюки. Это только распалило его. При виде застенчивого, неуверенного взгляда его намерение излить на них свою злобу стало непреодолимым.
Остановившись в нескольких шагах перед ними, он хмуро буркнул:
— Я хочу знать ваши имена и адрес.
— Что? — Папаша смотрел на Хироюки одновременно озадаченно и высокомерно.
— Ваш мяч так больно ударил моего мальчика, что он ходить не может. А что, если вы ему ребра сломали или что-то еще? — Хироюки поднял руку и указал на место, где только что находился его сын. Только сына больше там не было.
Кацуми притворялся, что ему больнее, чем было на самом деле, чтобы вызвать у отца жалость. Когда же понял, что Хироюки это только раздражает, у него все внутри сжалось от страха. В данном конкретном случае гнев отца вылился не на него. И все же Кацуми был напуган. Даже спина отца излучала недоброжелательность. Еще немного — и недовольство перейдет в ярость. Кацуми хотел избежать подобной сцены любой ценой. Это ужасало его еще больше, чем опасение вызвать отцовский гнев на себя, — быть свидетелем его нападения на кого-то третьего. Особенно кошмарно было, когда его жертвой становилась мать. В такие минуты он еле дышал.
Хироюки догадался, что сын стоит рядом с ним, только когда тот потянул его за руку.
— Папа... — дрожащим голосом позвал Кацуми. Он уже несколько раз окликал отца, но тот был слишком распален, чтобы услышать его.
Хироюки обнаружил, что у него уводят из-под носа основание для стычки.
— Все в порядке... у меня ничего не болит...
Кацуми тянул отца за руку, пытаясь увести. Он убеждал отца оставить все, как есть, и идти домой, а не вымещать ярость на посторонних людях.
— Ничего не болит? Тогда что за рожи ты только что корчил?
Гнев Хироюки нашел новую мишень. Отец и сын, игравшие в мяч, неподвижно стояли, упершись в бока одетыми в перчатки руками, и ждали, как все обернется. Негодование Хироюки переключилось на Кацуми. Но им от этого не стало спокойнее — об этом ясно говорили их встревоженные взгляды.
— Прости, папа, — пролепетал Кацуми с лицом, искаженным страхом, и готовый расплакаться.
— Дурак, разве так извиняются! — замахнулся Хироюки.
Мгновение, когда глаза отца меняли цвет, редко ускользало от Кацуми. Как только его возбуждение достигало крайней степени, его черные глаза белели, темно-каряя радужная оболочка внезапно сужалась. Кацуми инстинктивно зажмурил глаза и закрыл лицо руками.
