Карпов взглянул на нее и подошел к комоду, на котором стояла в позолоченной рамке большая фотография Леонида в военной форме с тремя прямоугольниками на петлицах.
— Его арестовали, — сказал он тихо, — в январе тридцать восьмого.
— Петя! — воскликнула Елизавета Васильевна.
— Наши друзья, — резко проговорил доктор, — должны знать об этом. Я никогда не верил, что Ленька виноват, — продолжал он. — Меня сняли с должности директора больницы и отправили в колхозную амбулаторию. А Ленька вернулся, теперь командует полком.
— Бывает, что ошибаются, — прошептала Аня.
Доктор пожал плечами: слово «ошибаются» показалось ему в данном контексте неуместным.
— Да, конечно, — охотно подтвердила Елизавета Васильевна, — случаются ошибки.
— Ленька ничего нам не рассказывал, — Карпов повернулся теперь к Стефану, — потому что дома был всего лишь полтора дня, но как он выглядел! Недавно заходил к нам его товарищ, был проездом в Куйбышеве, говорил, что Ленька дослужился до генерала. Генерала, — повторил он. — Видите ли, у нас, русских, особое отношение к России, иногда мы относимся к ней с недоброй любовью…
— Петя! — снова вмешалась Елизавета Васильевна.
— С недоброй любовью, — упрямо повторил Карпов, — как к женщине, которую любишь, зная о ней и плохое.
— Понимаю, — сказал Радван, и ему в самом деле показалось, что он начинает понимать кое-что.
Когда они вышли от Карповых, Аня долго молчала, затем взяла Стефана под руку и прижалась к нему.
…Грузовик уехал. Карпов снова вытер руки халатом.
— Минутный перерыв, — сказал он. — Когда зайдете к нам на чаек?
— Боюсь, — сказал Радван, — не скоро. Я уезжаю, пришел попрощаться.
Карпов заметно расстроился.
— Но вы еще вернетесь?
— Обязательно.
Об отъезде он узнал буквально пару часов назад. Его вызвал Высоконьский и без обиняков заявил:
— Поручник, вы поедете в Красноводск как представитель атташата в штабе по эвакуации, более подробные указания получите от Данецкого…
— Слушаюсь.
— Я должен был ехать сам, но, к сожалению, не могу. — Он более внимательно поглядел на Радвана. — Что вы думаете об эвакуации наших войск?
— Я не понимаю причин такого решения, — сказал Радван, — мне кажется, это противоречит замыслам Верховного.
— Вы не понимаете причин или подоплеки? — спросил Высоконьский и неожиданно сменил тему разговора. Радван заметил усталость на лице майора, мешки под глазами и что, когда тот закуривает, у него дрожат руки. — Дорогой мой… пройдет еще тридцать лет, а историки все будут разбираться, как это случилось. Скажу вам только одно, Радван, я считаю, что в данную минуту все довольны, а отчасти чувствуют и удовлетворение.
