Ключ дома твоего | страница 83
...
Всякая война страшна и в конечном счете бессмысленна, но гражданская страшней вдвойне. Словно огненный вихрь проносится она по стране, уничтожая в людях веру в завтрашний день. И не верят отныне словам отца сыновья, ибо видели, как предавал он своего брата. И сосед, занимавший в долг до осени зерно, поджигает в поле твой еще не дозревший хлеб. Миллионы людей поднимает она со своих мест, и бродят они в поисках успокоения, но не будет им отныне покоя. Так и будут они бродить по свету с незатихающей раной в груди, и, как самое драгоценное, будут носить при себе мешочек с небольшим комочком земли, взятого со двора дома своего. Столько слез прольют они, глядя на него, что всегда она будет влажной. С надеждой на возвращение будут жить они, но немногим посчастливится снова увидеть родные горы, поля, могилу отца своего. Много стран они объедут, из сотен источников пить будут, но не утолят они жажды своей, ибо горящее в тоске сердце может остудить лишь вода из ручья, что протекала рядом с садом, где под тенью яблонь тебе сладко спалось в детстве. Многие навсегда уснут вдали от всего этого: кто под палящими лучами чужого солнца, кто в полярную ночь, но везде, где бы их ни застала смерть, в своем последнем слове они помянут родные края и крепко накажут своим детям и внукам не забывать о земле своих предков. Последним успокоением им будет горсть родной земли, которую насыплют в их могилу, и успокоятся они, услышав запахи родной стороны.
Савелий Петрович Львов уезжал из Казаха одним из последних чиновников, служивших здесь с давних, еще царских времен. Семью свою, жену с двумя детьми, он еще год назад посадил в Батуми на пароход, отплывающий в Стамбул. Оттуда, они должны были уехать в Париж, где у ее тетки был свой дом. С первых дней февральской революции тетушка ее, одинокая, богатая вдова, продав дом в Москве, собрав все свое добро, не дожидаясь прихода большевиков, переселилась во Францию, и теперь оттуда, как только случалась оказия, посылала им наказ немедленно приезжать к ней. "Детей берегите от этой смуты", - писала она. Прошел год, вестей от своих родных Савелий Петрович не имел, но всем сердцем надеялся, что все у них в порядке, что добрались они благополучно к своим родственникам. И только когда понял, что его мир рухнул, и уже никогда не наступит прежнее благополучие, что теперь он "враг", враг своего же народа, ибо родился в доме отставного генерала, проливавшего кровь на полях сражения во имя величия своей родины, России, а значит, он для новой власти рабочих и крестьян чужой, "буржуй" (какое смешное, но страшное слово-то придумали), он решил уехать. Более того, работа в сыскном отделе, где, как было всем известно, он был не последним человеком, делала его в глазах этих людей опасным, вредительским элементом. И власть эта предписывала всем скорейшего от него избавления, что в просторечии означало одно - любой, у кого есть винтовка, мог без зазрения совести поставить его у стенки и расстрелять за милую душу, во имя пролетарской революции. Никто бы не заступился за его жизнь. Наступило время, когда жизнь человеческая потеряла свою ценность, когда больше удивляешься, слыша не стон умирающего, а плач младенца. "Неужели еще рождаются дети", - поражаешься ты. Смерть становится обыденным, к ней привыкаешь и больше не замечаешь, она никого уже не трогает.