- Знаю, сам заключение о его смерти подписывал. По болезни какой-то, но не от туберкулеза, это я помню.
- В мое дежурство преставился Сема, - продолжал Иннокентий Федорович. Один я был у его изголовья, когда он с ангелами увиделся.
- Что это еще за ангелы? - удивился следователь.
- Ну, которые по душу его пришли.
Савелий Петрович перекрестился и снова уставился на доктора Мишина.
- Ну и что?
- Кричал он жутко. Каялся мне, как перед всем человечеством.
- В чем каялся?
- Да я не понял всего, но грех на нем был большой. С детства еще, как я понял. Кровь на нем была, не раскрытая. Мучила она его, умирать спокойно не давала. Не сумел он облегчить душу свою. Руки мне целовал, рыдал, а сказать так ничего толком и не сумел. Отнял речь у него бог перед смертью, только мычал как скотина. Так и умер не прощенным. Видать, много греха прятал в себе.
- Но ведь умер он в тюрьме!
- За другое он сидел. А кровь, что пролил зря, не остыла! Не дала ему успокоения. Ты не смотри, как люди живут, смотри, как умирают! Страшно умирать, если грех на душе.
Савелий Петрович стоял ошарашенный.
- А кто простит, коли не знает никто.
- Сам-то он знает.
- Кто сам, Бог?
- Зачем Бог? Он и так все знает. Я об умирающем говорю. Кому, как не ему, знать свои грехи.
- Знает, но кто признается?
- Сам и признается, когда время наступит. Только поздно будет тогда.
- Но такого никогда не будет! Нет человека, который бы сам, добровольно во всех своих грехах признался.
Ничего не ответил на это Иннокентий Федорович, только посмотрел на Савелия Петровича долгим взглядом, попыхивая трубкой, которую любил держать во рту, медленно пуская струйку дыма из-под кончиков губ.
Глава девятнадцатая.
Последнее время Иннокентий Федорович плохо спал. На душе было неспокойно, что-то давило на грудь, он задыхался, часто ночью просыпался и пил воду, но чувство успокоения не наступало. Виной тому было состояние неуверенности в завтрашнем дне. События всколыхнувшее все общество, и расколовшее Российскую Империю, не прошло бесследно для его здоровья. Одна власть сменяла другую раньше, чем к нему успевали привыкнуть люди. Белые и красные, дашнаки и мусаватисты, и много других, которых он просто не запоминал, смешались на этом небольшом кусочке земли. Давно уже не было начальства во многих учреждениях, но исправно работали тюрьма и полицейское управление, считая, что без порядка не обойдется ни одна власть. Звонок телефона, недавно установленного в дежурном помещении городской тюрьмы, был в этот предрассветный час таким громким, что не воспользоваться этой причиной и не встать было бы ошибкой. Зато целый день теперь можно ходить с недовольным выражением лица и жаловаться всем на невыносимые условия быта и на всяких дармоедов, звонящих ни свет, ни заря и не дающих спать в то самое время, когда сон так сладок, даже в тюрьме.
