Пару часов я билась с этой дверью. Электричка неслась к Петербургу, пассажиры так удачно дремали, даже динамик молчал, а у меня ничего не получалось. Я не могла вспомнить, как выглядят мои герои, я забыла лицо Риголла, и это ужасало. Часам к семи вечера я была в городе. Вокзал как будто проигнорировал моё появление. Дескать, иди себе мимо, домой иди, некогда мне тут с тобой – вон, сколько народу, в Крым да на Кавказ собрались. А тебе уже никуда не нужно. С чего ты взял? Ладно, я поспешила выйти на Гончарную. Пять минут, и дома. Только не хочется. Я не готова сейчас видеть своих соавторов. А тем более что-то придумывать про Распутина. Но и Невский меня не привлекал. И я побрела по Лиговскому в сторону Обводного канала, стараясь просто не о чём не думать, ничего не желать. Мимо Перцевского дома, мимо какого-то отеля, которого здесь раньше не было, мимо решётки Сангальского садика, в ворота, в садик, к костру, на котором дворники сжигали обрезки или обломки тополиных веток и несколько запоздавший в этом году пух. Я уставилась на огонь и подумала об Олафе, о том, что это его стихия и что он, наверное, любит смотреть на костры так же как я на воду. Но до воды далеко, а огонь – вот он. Танцует. Он всегда танцует, когда он есть. Или мы видим его только во время танца. Я подняла ветку, до которой хотело дотянуться пламя, но ему не удавалось, и оно тут же лизнуло пожухлые листья, как бродячий пёс угощение. Огромный рыжий неприрученный пёс хрустел костями дерева, повиливая множеством своих хвостов и сверкая множеством своих глаз, в которых….
Горел великий огонь короля. И праздник был в самом разгаре.
Теперь повсюду, по всей холмистой долине пылали костры, зажжённые от царского пламени. После того как были принесены жертвы богам, можно было и людям приступить к трапезе.
Дану не хотелось смотреть, как сжигают первенцев домашних животных, и она не понимала Риголла, принимавшего в этом участие, как он ни старался объяснить ей тайный и важный смысл жертвы. Ей было просто жаль отчаянно мычащий и блеющий молодняк. «Им больно и страшно» думала она – «и они ничего не думают о будущей жизни. Наверное, так же жестоки боги по отношению к нам, людям. Они знают, что потом всё будет хорошо, а мы знаем, что нам сейчас плохо. А может быть, если бы мы не приносили этих жертв, то и нами бы не жертвовали». Она испугалась своих мыслей. Ей очень хотелось поговорить с кем-нибудь. Хотя бы с подружкой, но это было невозможно. И она стояла в одиночестве, издали наблюдая за общим весельем, пока не услышала за спиной хрипловатый голос Олафа.
