Они обрадовались возможности отвлечься каким-то делом, и я начала руководить:
– Будем варить борщ.
– О, мы слышали про борщ. Нам даже называли ресторан, где его готовят неплохо.
– Мы его приготовим сами. Вслушайтесь в это слово: борщ.
Они проговорили его несколько раз со своим датско-английским акцентом. Звук «Щ.» им удавался с трудом, получалось «жч» на конце.
– Нет, это будет не домашний, а столовский жесткий и не наваристый супчик – боржч. Мягче, с лёгким языком, как будто вы бы хотели свистнуть, но вспомнили, что это неприлично.
Сеймон понял, и у него почти получилось. Олаф предпочёл оставить попытки овладевания звуком «Щ».
– Это знакомый вам лук. Нет, я сама нарежу. Тут важна особая тонкость.
Они обступили меня, как старательные ученики, утирая глаза, но, не отводя взгляда от лука, взъяренного от нарезания. Слёзы текли по их щекам, и это было так трогательно, что я сама промыла им лица холодной водой, что довело Олафа до полного экстаза, и мне перестал нравиться взгляд его серых глаз, прячущихся в густых длинных ресницах, как омуты в камышах. Я сунула ему мешок со свёклой:
– Это уже промыто. Нужно тонко почистить от кожуры.
– Это?
– Да. Это по-русски «свёкла». Английский «красный корень», возможно, звучит даже романтично с дополнительной подкраской. Но вслушайтесь: «Свёкла в борще».
И я поведала им теорию джазовой обработки кулинарных изысков. Праздник начался. Даже чувство голода приобрело некую иную форму, когда хочется подождать ещё чуть–чуть, чтобы насладиться затем в полной мере.
Я оказалась неплохой ученицей. Борщ, котлеты, овощное пюре, салатики: словом всё то, что по легендам русская баба регулярно готовит своему мужику, получились не хуже, чем у моего давешнего учителя. Не хватало только его самого. Очень не хватало. «Я всё равно найду тебя, слышишь!»
– Что-то не так? Вы в порядке? – Сеймон встревожено смотрел мне в глаза – Наверное, вы устали. А мы так эксплуатируем…. Но всё невероятно вкусно. Это правда, если у тебя не было русской…
– Заткнись! – Олаф рявкнул, как цепной пёс, у которого попытались отобрать кость.
А у меня получился, наконец, финт бровями
– Может, договорите?
– Нет. Простите его. Он объелся. Он пьян. И, наверное, нам пора. Вообще скоро утро. Вам, возможно, опять на службу?
– Нет. Мне обещан выходной.
– Тогда мы придём и всё доедим. Можно?
Непосредственность последней фразы развеселила нас на столько, что полностью разрядила возникшее напряжение и позволила Сеймону снова говорить:
