– Куда? Бесова кровь? – отец больно держал её за локоть. Обычно он не говорил с ней. Вообще не замечал. Она взглянула на него и увидела в тёмных, гагатовых глазах… страх.
– Что вылупилась? Марш в кибитку!
– Мне нужно…
– Ничего тебе не нужно. Марш, сказал.
Она смотрела на него в упор, и чувствовала, что может вырваться, убежать, и он побоится поймать и ударить её. От этого стало невыносимо жутко: кто же она? Бесова кровь? Чтобы цыган так назвал родное дитя, должно было произойти что-то очень скверное
– Папа?
– Марш на место! Иначе… – он захлебнулся собственным хриплым шёпотом и закашлялся.
– Иначе что?
Гнев, порождённый неслыханной дерзостью девчонки, придал ему смелости, и он схватил её и швырнул в кибитку как зарвавшуюся собаку.
– Сидеть. Пора бабке разобраться с тобой.
Она забилась в угол среди одеял, укуталась, но всё равно знобило от холода, страха и возбуждения. Отец её ненавидел и боялся, а мать только плакала, но это было так давно и не здесь, в дороге, а там, в горах. Уже несколько лет матери не было, и ей хотелось думать, что та, наверное, любила её или хотя бы жалела, пока была жива. Старшие братья и сёстры тоже избегали общения, как отец, как и все остальные тётки и дядьки. И только бабка, которая всё знала, иногда подзывала её к себе и велела сделать что-нибудь по хозяйству.
Однажды она осмелилась спросить о свое вине.
– Нет на тебе никакой вины, за которую гонят. Но что есть – лучше не знать. Никому.
– Это так страшно?
– Это лучше не знать.
Дальше расспрашивать не имело смысла.
Дождь и ветер продолжали свою бесконечную возню. Сырость и отсутствие надежды не позволяли согреться даже под грудой одеял и всякого тряпья. Может быть, если бы, хоть кто-то был рядом, хоть кто-то живой и тёплый. Но она одна мёрзла в этой повозке для общих пожитков и ждала привала, костра и немного еды, если позволят присесть где-нибудь сбоку. Она зарылась глубже в груду лохмотьев, просунула руки между колен и стала часто дышать открытым ртом, так меньше трясло и становилось теплее, и приглушённый голос бури снаружи превращался в убаюкивающее бормотание. Ей стало казаться, что влажный воздух вокруг неё становится плотнее, вообще превращается в воду, мягкую и спокойную, какая, наверное, может быть на дне океана, о котором она ничего не знала, или знала, когда-то очень-очень давно, или сама придумала. Она любила придумывать то, чего не бывает, а потом верить в свои фантазии.
А потом, если вдруг оказывалось, что всё так и есть, как она себе представляла, она становилась счастливой, потому что это был смысл её жизни. И вот сейчас повсюду была вода: тихая, нежная, мягкая. И не ощущалось больше никакого холода, только приятное щекотание лёгких волн, вызванных её собственным дыханием. Тело стало гибким и крепким, руки превратились,… Она не знала, как это называется: похоже на крылья с кистями. В общем-то, ей ничего и не нужно было знать, только чувствовать своё тело, мир вокруг, кем-то заботливо для неё созданный, и наслаждаться покоем и приятными ощущениями. Течение несло её вниз, и она с удовольствием отдавалась лёгкому потоку – там небольшие подводные пещерки, в них много всякой еды и опять же покой и нега.
