Зайдя далеко в посадки, они повернули обратно к дому, и Кот неожиданно сказала:
— Ты — самая лучшая подруга, которая у меня когда-либо была.
— Ты тоже, — негромко откликнулась Лаура.
— Больше того… — Котай не договорила. Она хотела сказать, что Лаура была ее единственной подругой, но не хотела предстать в чужих глазах несчастной или какой-то неполноценной. Кроме того, никакие слова не сумели бы передать всех чувств, которые она испытывала к Лауре. В каком-то смысле, они, действительно, успели породниться и стали даже ближе друг другу, чем сестры.
Лаура взяла ее за руки и промолвила:
— Я знаю.
— Когда у тебя будут дети, я хочу чтобы они называли меня тетя Кот.
— Послушайте, мисс Шеперд, вам не кажется, что прежде чем начать рожать детей, мне надо найти подходящего парня и выйти за него замуж?
— Кем бы он ни был, он должен изо всех сил стараться быть лучшим мужем в мире, иначе я отрежу ему cojones[5].
— Сделай одолжение, не говори ему об этом обещании до тех пор, пока мы не поженимся, ладно? — серьезным тоном попросила Лаура. — Иначе некоторые мальчики могут испугаться до смерти.
Внезапно откуда-то издалека, из темных виноградников, донесся странный звук, который помешал Кот ответить. Больше всего он напоминал громкий, продолжительный скрип.
— Ветер, — пояснила Лаура. — Дверь амбара открыта, а петли проржавели.
Но Кот все равно показалось, что кто-то невидимый толкнул гигантскую дверь ночи, и она со скрипом повернулась на петлях, открывая вход из другого мира.
Котай Шеперд никогда не могла спать спокойно в незнакомом доме. Все детство и раннюю юность мать таскала ее за собой, кочуя из одного конца страны в другой, нигде не задерживаясь больше чем на месяц-полтора. Столько страшных вещей случилось с ними и в стольких местах, что Кот в конце концов перестала ожидать от каждого нового жилища благоприятных перемен, перестала надеяться на счастье и стабильность, относясь к местам, где им приходилось останавливаться, с одним лишь подозрением и тихим страхом.
К счастью, она уже давно рассталась со своей беспокойной мамашей и вольна была жить только там, где ей хотелось. Ее жизнь стала такой же стабильной и лишенной перемен, как у какой-нибудь заточенной в монастыре монахини; такой же размеренной и неторопливой, как действия саперного подразделения по разминированию важного объекта. Ей оставалось лишь надеяться, что все непредвиденные случайности и острые ощущения, до которых так охоча была ее мать, навсегда ушли из ее жизни.
