Мартин Лютер Кинг в Мемфисе 4 апреля 1968 года был убит, поскольку его ненасильственный протест верующего против расизма, его христианский гандизм был для тех, кто защищал право на расизм в США, несравненно более опасен, чем любые другие выступления черных. Борьба черных против расизма до Кинга была почти всегда, во-первых, достаточно агрессивна по форме и, во-вторых, направлена против белых. Кинг сумел и полностью отказаться от агрессивности, и придал своей борьбе подлинно евангельский характер, но, главное, начисто исключил из своей программы, из своей проповеди, из своего мировоззрения тот момент, который всегда так или иначе, но служил на пользу расизму, – неприятие белых американцев, их цивилизации, образа жизни и непременное желание видеть в них врагов.
Мечта, или dream, как он сам говорил, Мартина Лютера Кинга заключалась в том, чтобы черные и белые увидели друг в друге братьев и взялись за руки. Он во весь голос заговорил не о любви черных друг к другу, но о любви черных к белым, о любви вне зависимости от того, кто есть кто; парадоксальная заповедь Иисуса о любви к врагам в деле Кинга, быть может, впервые в истории одержала потрясающую победу. И поэтому не случайно, что сегодня Кинг воспринимается как праведник не только черной, но всей Америкой – его служение (благодаря его христианству и его пламенной вере) переросло борьбу за права черных и против всего того, что их ограничивало, оказалось, что Кинг боролся в равной мере и за тех, и за других…
Однако свой выбор он сделал, но только не в день своей смерти, как древние мученики христианства, а намного раньше. Тут вспоминаются притчи о работниках в винограднике и о десяти девах из Евангелия от Матфея. Рауль Валленберг тоже сделал выбор, и опять-таки задолго до дня своей смерти; фигурально выражаясь, стал работником не одиннадцатого часа, но тем, кто был послан в виноградник с утра или около третьего часа. Или лютеранский пастор Дитрих Бонхёффер, который мог бы просто вести себя достойно, но тихо, как это сделали многие его друзья. Он тоже мог бы остаться в живых, но выбрал несравненное право всегда говорить правду вслух. В сущности, этот же выбор сделал и о. Александр Мень, но опять-таки задолго до своей смерти.
Каждый из них мог бы остаться жив. Этот выбор – выбор, сделанный заранее, – не ведет неминуемо к смерти, как это было в первые века христианства… Он только делает ее весьма близкой, возможной, реальной… Так, Андрей Блум (будущий митрополит Сурожский Антоний) в годы Второй мировой войны тоже сделал выбор, уйдя в Сопротивление в оккупированной Франции, но остался жив, хотя и рисковал и мог бы вполне быть расстрелянным или попасть в концлагерь, – как мать Мария или о. Димитрий Клепинин. Будущий митрополит не только выдавал справки о состоянии здоровья, что давали возможность лицам, их получившим, избежать вывоза на работы в Германию, но и фабриковал такие рентгеновские снимки, на основании которых можно было понять, что эти люди действительно больны туберкулезом, которого немцы очень боялись и поэтому старались держаться как можно дальше от туберкулезных больных.
