- Есть здесь такие, кто был у него в работниках? - продолжал с видимым удовлетворением офицер.
Теперь люди немного осмелели, и уже множество голосов отозвалось:
- Да, да...
- Тогда последнее... - офицер сделал паузу. - У кого есть какие жалобы на него? Говорите прямо! Он вам теперь не хозяин. Кого обидел, кому не заплатил, всю правду говорите.
Вновь наступила тишина на площади.
Абдуррахман незаметно вздохнул и вдруг почувствовал страшную усталость. Сейчас решится его судьба. Мало ли что могли затаить на сердце сельчане? Никогда он не задумывался об этом. Просто старался жить честно, по совести.
- Неужели нет жалоб? - поддержал чекиста милиционер.
Все тот же старик в залатанной телогрейке опять нарушил общее молчание:
- Ничего плохого про братьев Гусейновых сказать не можем. Абдуррахман работал от зари до зари. Мы его с детства знаем. И в доме у них людям ни в чем отказа не было.
- Да, да... - одобрительно пролетело по толпе. - Всем помогали. Богатство трудом нажили.
Офицер досадливо махнул рукой и через плечо процедил в сторону Абдуррахмана:
- Твое счастье!
Раздалась команда рассаживать арестованных по подводам. Вновь зарыдали женщины, прорываясь к своим родным и близким, но милиционеры жестко теснили их подальше от подвод.
Абдуррахмана зажали по бокам два конвоира. Он не успел даже бросить благодарный взгляд на сельчан, только что, сами того не зная, спасших ему жизнь, как его буквально затолкали в легковую машину.
Багровая луна опускалась за горы. В ее отблесках снег вдоль дороги казался покрытым кровавыми пятнами. Набитые людьми подводы медленно выезжали из Милаха.
Последнее, что заметил Абдуррахман, - множество женских рук, с мольбою протянутых им вслед сквозь цепь солдат.
Подвалы местного отделения ГПУ и районной милиции в Джульфе были и так переполнены, а сюда еще привезли несколько подвод с милахцами. Абдуррахман попал в отделение ГПУ, в битком набитую камеру, где люди вынуждены были часами стоять, поддерживая друг друга, и только вдоль стен кое-кто примостился на каменном полу.
В помещении с толстыми стенами и низким потолком была нестерпимая духота. И это зимой. Каково же было здесь находиться летом?
"Твое счастье" - вспомнил Абдуррахман слова гепеушника и усмехнулся, незаметно оглядывая сокамерников. "Уж точно мать меня родила на крыше"*, он попытался слегка подвигать затекшими ногами. Если здесь кто-то умрет, так и будет стоять среди живых - такая теснота. В одном углу, видно, освободилось место на полу, из-за него вспыхнула перепалка. Потом опять все затихло. Сколько прошло времени, пока он сумел сесть, Абдуррахман не знал. В этом каменном мешке время превращалось в муку и, казалось, что она будет длиться вечно. Даже сидя нельзя было вытянуть затекшие ноги. Единственно возможная поза - крепко обхватить колени руками... Бородатый мужчина, примостившийся напротив Абдуррахмана, с интересом разглядывал своего соседа, разительно отличавшегося по виду от других обитателей камеры. Наконец решился и спросил:
