Спросить у Джебраила, очевидца рождения Адама: так ли было, как представилось? Но если видение повторится! Ни слова Джебраилу про шестьсот его крыльев! Никак не избыть настойчивое: грех изначален! Есть хлеб в поте лица своего - разве это грех? И что наделён человек Его естеством?! Уснёт на миг, проснётся... - цепление слов, не раз уже бывало. Да будет тебе известно: Хавва была создана как подруга Адама! Но из левого его бока! Тут, уразумей, притча: создана из правого ребра и потому хрупка! Захочешь если силой выпрямить - сломаешь! Но в наказание Адаму и Хавве рождают детей в муках!
То величественный акт самопожертвования!
Ну да, твоё изречение, только что рождённое: Рай - под стопой матери! Запомни и это: лучший из вас не тот, который ради небесного пренебрегает земным, и не тот, который поступает наоборот - ради земного пренебрегает небесным. Не ясно? Трудно уразуметь? Ибо заключено в известные уже тогда, о чём было, фигурные скобки, но надо сначала закрыть ту, что схожа с полумесяцем, затем квадратные, похожие на врата крепостные, и обрамить фигурной, которая } лишь волнистая линия, устремлённая ввысь, или, если легла, похожа на ладью. Знаю, что скажешь: нет большего богатства, чем мудрость. Но истина выше!
Разве приходит она обнажённой?
В образах узри её, в символах! Кому подвластно? Мудрецу! И нет большей нищеты, чем невежество!
33. Второе из троекратного
В пещере будто грозно заговорили братья родные Хубал и Аллах. Нет, бежать отсюда, не останется он здесь! Может, заболевает?
Усталый и измученный тревожными думами, Мухаммед на рассвете покинул пещеру. Хадиджа была странно спокойна - не сам ли признал, что ему привиделось? Такое в Мекке случается: никого не минует игра воображения! Даже хакамов племен: судьи-защитники порой такое насочиняют о своем племени, оспаривая его право на некие преимущества при дележе территорий, пастбищ и источников воды, что другим от обиды, что кто-то из соседей, ничем не примечательный, лучше их, а главное, умеет в этом убедить других, ничего иного не остаётся, как призывать к завершению бесплодных споров войной. И собственное превосходство утверждается силой оружия. А потерпевший поражение, опозоренный и униженный, замышляет месть. И бесконечны распри только бы начать мстить! И наружу извлекается недуг сокрытой злобы.
И прорицатели-кахины, жрецы, что восхваляют собственных божков, принижая тем божков других. Но пуще всех будоражат толпу поэты, разжигая распри, и каждый утверждает, что именно он заключает в своих строках истину и правду: превозносятся доблести племени, извещают и стращают: Мы пронзаем копьями, пока враг держится вдалеке от нас (копья темные, из хаттского тростника, тонкие и гибкие), мечами рубим белыми, взвивающимися, когда враг напирает, и шеи скашиваем, подобно луговой траве, и головы летят, точно вьюки с верблюдов. Разве Мухаммед, с тех пор как распространяются его строки, не причислен мекканцами к истинным шаирам? Не почитаемы разве в Аравии носители божественного дара? Но божественного ли? Торчат поэты, как одержимые, на площади перед Каабой и выкрикивают, воспаленные видениями, предсказания о небесных карах. Чаще - о Страшном суде и гибели мира, погрязшего в разврате.
