Белли подчинялся только Ушакову:
- Я имею приказ своего адмирала - избавить несчастных от истязаний, после чего мой десант пойдет на Рим...
Руффо поднес в презент Трубриджу отрубленную голову французского офицера. Эмма Гамильтон была возмущена:
- Как вы осмелились принять ее, если этот великолепный сувенир по праву принадлежит Нельсону.., только Нельсону!
Нельсон сказал, что милосердие можно оставить за кормою.
- Всем пленным сразу же отрубайте головы!
- Но я поручился честью джентльмена, - возразил Фут.
- Этот товар мало чего стоит на войне.
- Я поручился и честью короля Англии! - негодовал Фут.
- В Неаполе один король - я, - отвечал Нельсон. Он велел вытащить из темницы адмирала Караччиоли. - Вы собирались там отсидеться, но вам предстоит повисеть. Смотрите, какие высокие мачты, а их длинные реи - это готовые виселицы...
Даже злодей и мерзавец Руффо вступился за адмирала:
- Оставьте старого человека в покое, он помрет и без вас.
Или судите его, но приговор пусть конфирмует сам король.
- Мне некогда ждать вашего короля, - огрызнулся Нельсон...
Франческо Караччиоли было семьдесят лет. Он не хотел умирать, умоляя о пощаде не адмирала, а Эмму Гамильтон:
- Ваше нежное женское сердце доступнее жалости...
- У меня нет сердца! - отвечала ему красавица. Эмма Гамильтон закрылась в каюте, из которой вышла на палубу только затем, чтобы насладиться сценой повешения. Когда адмирал-республиканец, с безумным воем взвился на веревке под самые небеса, все услышали рукоплескания женщины:
- Прекрасно, Горацио! Благодарю за такое зрелище...
Англичане боготворят память о Нельсоне, но даже они не оправдывают кровожадность своего идола. Они поставили ему в Лондоне памятник, о котором лучше всего сказано у Герцена:
"Дурной памятник - дурному человеку!"
Чтобы королю не возиться с устройством эшафота, Нельсон любезно предоставил к услугам Бурбонов мачты и реи кораблей своей эскадры. Сорок тысяч человек были приговорены к смерти и столько же было посажено в тюрьмы...
***
Изувеченный страшными пытками Доменико Чимароза ожидал в темнице смертного часа, смерть была избавлением от ярости палачей. Треск его клавичембало, выброшенных на улицу, иногда казался ему хрустом собственных костей...
К нему вошел молодой офицер в белом мундире:
- Я - капитан русского флота Белли. Вы, маэстро, наверное, и не знаете, что после вашего отъезда весь Петербург был переполнен вашими чудесными ариями.
- Мои арии... Жив ли Паизиелло? - спросил Чимароза.
