Трое наших друзей переглянулись в некотором недоумении. Манера актеров выражать свои мысли могла кого угодно сбить с толку.
Боевой конь, заслышав призывный звук трубы, издает громкое ржание и бьет копытами землю. Точно так же актер, если он подлинный актер, а не случайный дешевый выскочка, услышав аплодисменты, невольно выпрямляет спину, взгляд его становится грозным, голос крепнет и в нем уже проскальзывают эдакие победительные мужественные интонации.
Посетители кабачка постепенно подтянулись к столику актеров. Те, естественно, почувствовав повышенное внимания к своим персонам, не преминули этим воспользоваться.
Ричард Бербедж, откинувшись на спинку стула, громко заявил:
— Наш старина Вильям каждую ночь мнет юбки своей молодухе Драматургии! И не без успеха!
Ответом ему был откровенный хохот. Бербедж развил свою мысль:
— Она разрешается младенцами, к нашей всеобщей радости, чаще любой бродячей кошки!
— Должен заметить, — вмешался Кемп, глотая очередной кусок мяса и вытирая ладонями щеки, — Лично мне не все котята по вкусу!
— Ты просто не умеешь их готовить! — парировал Бербедж.
Посетители кабачка просто взвыли от восторга. Со всех сторон опять послышались громкие аплодисменты. Бербедж, в знак признательности и благодарности, слегка кивнул головой.
Завершил беседу комик Кемп. Не переставая жевать, неожиданно тонким женским голосом, сообщил:
— Будь его женой я… — плаксиво изрек он, — … убила бы на месте изменщика! Из ревности! Любой судья меня бы оправдал!
Посетители кабачка, уже вплотную подступившие к нашим героям и, разумеется, раскрыв рты, слушавшие весь разговор, опять как по команде, дружно и весело захохотали.
«Выпустили джина из бутылки!» — думал Шеллоу.
«Нечто подобное я предчувствовал!» — думал Уайт.
Андервуд же ни о чем не думал. Он был в ярости и гневе. А в подобном состоянии, как известно, мыслей вообще не бывает.
Он продолжал возмущаться даже на улице. Друзья шли по вечернему Лондону от кабачка к центру города. Прохожие от них шарахались.
— Вильям Шекспир… это моя идея! — бушевал Андервуд. — И я никому не позволю ее украсть!
— Он не идея. — мягко возразил Шеллоу, — Он живой человек. И кажется, действительно, гениальный.
— Я не отступлю! — продолжал бушевать Андервуд. — Я его породил, я его и…
— Категорически против! — резко возразил Уайт.
Но Джон Андервуд не унимался. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Уже на следующий день, через своего слугу, он вызвал Вильяма Шекспира на дуэль.
