Джамиль умолк. Но не прошло и минуты, как он, вспомнив о чем-то, приподнялся на локте:
- Да, надо бы нам сходить в театр.
- В театр?
- В следующий выходной день пойдем обязательно.
- В какой? Я слышал, что тут есть музыкальный театр.
- Музыкальная комедия? Ну ее! Там играют несерьезные вещи. "Ханлара", пьесу Самеда Вургуна, видел?
- Нет. У нас в районе ее не ставили.
- Я видел. Очень понравилась. Это пьеса о молодых годах товарища Сталина...
- Хорошо, сперва посмотрим "Ханлара", - согласился Таир.
Разговор оборвался. Не прошло и минуты, как друзья заснули крепким сном.
3
Когда Таир и Джамиль вошли в огромный зрительный зал Драматического театра, все ряды партера и ярусы амфитеатра были заполнены нарядно одетыми людьми. Голоса сливались в один несмолкаемый гул. Большая хрустальная люстра излучала сверху яркий и ровный свет. Этот свет придавал всему какой-то особенный, праздничный вид. В своей далеко не новой гимнастерке защитного цвета и черных брюках, заправленных в сапоги, Таир почувствовал себя неловко. Ему казалось, что все смотрят на него, говорят о нем. Смущение не покинуло его даже тогда, когда он, красный и потный, опустился в кресло в тринадцатом ряду партера, рядом с Джамилем. Потупив глаза, он с волнением прислушивался к разговорам соседей, и был немало изумлен и обрадован, убедившись, что никто и не думает потешаться над его внешностью. Молодые люди и девушки непринужденно беседовали о том, что их занимало, и больше всего о пьесе, которую предстояло увидеть.
Вскоре яркие огни люстр стали медленно гаснуть, а к сцене протянулись сверкающие ленты прожекторных лучей. Шум в зале постепенно затихал и совсем умолк, как только подняли занавес.
Первые картины были не совсем понятны Таиру, и он то и дело обращался к Джамилю, требуя объяснений, пока соседи не начали протестовать. Но по мере того, как нарастало действие, пьеса все более захватывала Таира. Глубоко переживая сцену, где жандармы приходят арестовать молодого Сталина, а мать Ханлара как ни в чем не бывало совершает намаз, он совсем забыл, что сидит в театре, и громко сказал:
- Молодец, женщина!
Но вот жандарм, выхватив нагайку, начинает бить женщину. Сердце Таира сжалось от боли, словно хлестали нагайкой его родную мать. Его охватил такой гнев, что он вскочил с кресла и, кажется, готов был ринуться на сцену, чтобы прекратить это подлое избиение слабой и беззащитной женщины.
Джамиль схватил его за руку:
