Дверь снова отошла.
Затем комната ярко осветилась, и у самого входа, рядом с выключателем, я увидел мясистого детину в белом халате.
— Я слышал, ты устроил медсестре веселую жизнь, — сказал он, и я понял, что притворяться больше не имеет смысла.
— Не знаю, — ответил я. — А что?
Это на секунду-другую сбило его с толку, затем, нахмурившись, он продолжил:
— Время инъекции.
— Вы что, профессор? — спросил я
— Нет, но мне приказано сделать тебе укол.
— Я отказываюсь от укола и имею на это полное право. В конце концов, какое вам дело?
— Свой укол ты сейчас получишь, — он приблизился ко мне слева. В руке его появился шприц, который до этого он тщательно скрывал.
Это был очень грязный удар, если я, конечно, не промазал, — дюйма на четыре ниже пояса. Он очнулся на коленях перед кроватью.
— … …, — сказал он чуть погодя.
— Еще раз подойдешь, хоть на плевок, — сказал я, — и — увидишь, что будет.
— Ничего, мы обламывали и не таких пациентов, — с трудом выдавил он.
Тогда я решил, что пришло время действовать.
— Где моя одежда? — спросил я.
— … …, — сказал он.
— В таком случае, дайте ее сюда.
Его непрерывная ругань начала утомлять. Я накинул на него простыню и оглушил железным прутом.
Минуты через две я был одет во все белое — цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какая гнусь!
Я запихнул санитара в туалет и выглянул через зарешеченное окно. Я увидел темную старую луну над верхушками тополей, качающую на руках молодой месяц. Трава серебрилась и блестела в удивительном свете. Ночь вяло торговалась с солнцем. И не было никаких намеков на то, в каких краях я очутился. Комната моя находилась на третьем этаже, и освещенный квадрат окна слева внизу говорил о том, что на первом этаже тоже кому-то не спится.
Я вышел из комнаты и осмотрелся. Слева коридор заканчивался глухой стеной с зарешеченным окном, а по обе стороны располагались четыре двери — по две на каждой. Вероятно, эти двери вели в такие же, как моя, палаты. Я подошел к окну, но не увидел ничего нового: те же деревья, та же земля, та же ночь — ничего нового.
Двери, двери, двери — без единой полоски света под ними, и единственный звук — шарканье моих ног, да и то лишь потому, что позаимствованная обувь оказалась слишком велика.
Часы весельчака показывали пять часов сорок четыре минуты. Металлический прут я заткнул под халат за пояс, и прут очень неудобно бил меня во время ходьбы. Примерно через каждые двадцать футов на потолке располагалась конструкция, исторгающая ваттов сорок света. Я дошел до лестницы, ведущей вниз направо, и начал спускаться. Лестница была покрыта ковром и бесшумна.
