«Внешт. корр.» Л. Денисенко взяла у Вовы интервью, взяла консультацию у академика Вонсовского и на второй (!) официальной (!!) странице областной (!!!) газеты разразилась статьей, в которой почти ругательно упоминались секретарь райкома Порунов, инструктор райкома Кузнецов, почти хвалительно — Шахрин, а венчалось все так: «Сейчас вопрос можно считать закрытым. Кировский райком партии налаживает отношения со своим недавним оппонентом. Общественное мнение, которое создалось о Шахрине, меняется в лучшую сторону».
Ощутил ли Вова благотворность перемен от налаживания отношений с райкомом КПСС, он не помнит. И никто не помнит. Рок-клуб, который еще год назад посвятил бы знаменательной статье, как минимум, пару заседаний, статью проигнорировал. Однако из всей этой петрушки явственно следовало, что времена-таки наступили новые.
88-й стал годом перелома. В том году решалось, кому из рокеров дальше жить, а кому на работу ходить. То есть существовать. Большинство предпочло ходить на работу. Не от любви к процессу социалистического производства, а ради сохранения status quo.
В Свердловске рвался вверх один «Наутилус», за что его не любили. Наусы уволились с работы и в январе в полном составе отбыли в Москву. Рокерская общественность загудела, из ушей в уши передавались новейшие сведения о разнообразном счастье, свалившемся среди столицы на их головы, сведения процентов на девяносто были полным враньем, что неважно. Резон во всей суматохе был простой: в Свердловске делать стало нечего.
Рок-н-ролл — музыка не провинциальная и существовать в таком виде мог только в условиях СССР, когда всякий свободолюбец имел вес вне зависимости от меры таланта; каналы передачи литературного и музыкального самиздата налажены были, как правительственная связь; любое подпольное слово ценилось как высшая духовная ценность, даже если к духовности отношения не имело. Ослабление запретительной роли КГБ, МВД и всякого прочего райкома нанесло сокрушительный удар по культуре подполья, по шестидесятникам, бардам, рокерам и бульдозерным художникам. Художники, не обремененные русским языком, рванули продаваться на Запад, шестидесятники — продаваться новым властям, барды замешкались и стали перемещаться на исконные кухни; рокеры, по большей части юнцы, к жизни не приспособленные, распускали группы. Магнитофонная культура лопнула в одночасье, бесплатные концерты превратились в анахронизм; все хотели денег и виниловых пластинок, все рвались в телевизор. Но телевидение было только в столице, пластинки в Москве, а денег в том же Свердловске никто рокерам платить не хотел. Их там и слушать не хотели, хотя об этом уже сказано. Оставалась Москва, где «процветал» «Нау».
