Мужчины вечно носятся с какими-то абстракциями, словно что-то в жизни может оказаться важнее собственного крова, семьи, любви и тепла…
Так было, и так будет всегда.
Женщинам остается только ждать, пока они наиграются в свои мужские игры и вернутся в родной кров. Женщинам остается надеяться, что когда-нибудь это все же произойдет.
Может, и у нее есть надежда?
А что у нее вообще есть, кроме надежды?
Дождевой поток, сбегавший по ступеням вниз, с холодным упорством омывал сидящую Аделаиду, не в силах столкнуть ее, но и не давая подняться.
Она, мокрая насквозь, дрожащая от холода, но не сломленная, все же сделала это.
Каждый шаг, каждая ступень давались ей с огромным трудом; несколько раз ветер пытался бросить ее на колени, и ей приходилось, чтобы не упасть, хвататься за высокие узорчатые перила. Тогда Аделаида прижималась к ним щекой и отдыхала, опустив голову, а дождь стекал по облепившим лицо длинным прядям.
Спустя дни, месяцы, а возможно, и годы она все-таки поднялась на верхнюю ступень.
Обеими руками крепко взялась за дверные ручки.
Медные, ярко начищенные львиные морды были ледяными на ощупь и наотрез отказывались поворачиваться.
Тогда Аделаида подняла руку и постучала.
Сначала тихо и неуверенно, потом сильнее, и наконец забарабанила кулаками, задыхаясь, выкрикивая что-то жалкое, просящее, угрожающее – мол, если не откроет сейчас же, немедленно, то она, Аделаида, тут же и умрет.
Истечет слезами, растворится облаком у его порога…
* * *
Правую ее руку пронзила резкая боль.
Оказалось, что Аделаида снова на скамейке в больничном парке и в ладони торчит длинная, узкая, отщепившаяся от древней, давно не крашенной доски заноза.
И тут Аделаида сдалась.
Она вытащила занозу и поплелась в свой корпус.
Спросила у дежурной медсестры йоду. Та окинула оставляющую после себя на чистом полу мокрые следы Аделаиду негодующим взглядом, но йод все-таки выдала.
Очутившись в палате, Аделаида скинула мокрую одежду прямо на другую кровать, достала из пакета спортивный костюм, натянула его и залезла под одеяло, укрывшись с головой.
А за открытым окном, в окончательно сгустившейся тьме, гремела первая летняя гроза.
Ее тяжелые удары и лиловые вспышки, озарявшие сумрак больничной палаты, так отвечали настроению Аделаиды, что она даже несколько успокоилась.
Вот, не одна она страдает; природа тоже бьется и кричит, пытаясь достучаться до кого-то, самого главного. Природа тоже женщина, тоже рвется туда, куда ее не пускают, грозится все разнести на пути к своему счастью. И тут же опускается без сил в мягкие летние облака и плачет, как маленькая обиженная девчонка.
