Губы его дрогнули, окончательно расползаясь в улыбке, тяжелые веки легли на заблестевшие молодым блеском глаза, и стал психотерапевт окончательно похож на солидного, сытого, довольного, но встрепенувшегося-таки при виде кринки со сметаной кота.
Аделаида всегда нравилась Шаховскому, но жена друга – это святое.
Теперь же другое дело.
Теперь, как бы ни повернулись события, ей вскоре понадобится надежный друг, советчик и утешитель.
Он, Шаховской.
Добрый доктор Леонид.
Мурлыча себе под нос популярный мотивчик, Леонид Сергеевич покинул кабинет и отправился получать честно заработанное.
* * *
Когда у Клауса окончательно прошло головокружение от увиденных прямо под ногами острых скалистых пиков, он почувствовал облегчение и особую, печальную, гордость.
Шерпы удалились восвояси. Они с профессором остались одни, высоко в горах, черт знает где, черт знает на сколько, и все же Клаус не сомневался, что решение было принято правильное.
Он лишь слегка поворчал на профессора за то, что тот отдал шерпам половину оставшегося угля и консервов. Меньше нести, возразил ему профессор, и Клаус вынужден был признаться, что тот в очередной раз прав.
Идти по гладкой каменной полке, плавно уводящей вверх, оказалось нетрудно – главное, не приближаться к краю и не смотреть вниз. Полка была удобной для ходьбы – шершавая, без малейших следов снега или льда, и у Клауса возникла мысль, что за ней, возможно, кто-то присматривает.
А хоть бы и так, сказал себе Клаус, поправляя рюкзак на натруженной спине.
Лично мне это подходит гораздо больше, чем ползать по скалам, цепляясь всеми пальцами за малейшие выступы, или проваливаться по пояс в снежниках.
К тому же здесь было очень тихо.
Ни одного звука, кроме их шагов, не доносилось ни снизу, из глубин, о которых Клаус старался не думать, ни сверху, где небо приобретало все более и более фиолетовый оттенок.
Мировые вершины сияли своими ледяными коронами в безопасном отдалении, и лишь иногда с их склонов в полной тишине и безмолвии скатывались белые язычки лавин.
Постепенно Клаусу начало казаться, что он слышит музыку.
Где-то неподалеку, в вечных снегах, на органе торжественно и неспешно исполняли хоральную прелюдию фа минор Баха.
Ну разумеется, подумал Клаус, что еще могло бы звучать здесь, на Крыше Мира, откуда ближе всего к космосу, – только орган. Только Бах.
Звук был негромкий, но такой качественный, глубокий и чистый, что Клаус негодующе замахал руками на профессора, когда тот обратился к нему с каким-то вопросом.
