Я раскусил ее в первое же мгновение и вместе с тем сообразил, что дело плохо, не зря она едет с Катаржиной, надо постоянно быть с нею настороже. На Штепана Катаржина телеграфным стилем успокоила меня: мол, не бойся, она и в самом деле приехала только покататься на лыжах. На другой день была уже откровеннее: «Как видно, они меня контролируют». А теперь она лежала мертвая, и уже не надо было придумывать разные хитрости и уловки. Это был конец, бесповоротный конец, конец всем надеждам. Мирка стояла на расстоянии полушага от меня, прислонившись к двери, точно кошка, подстерегающая добычу, дикая, взъерошенная, разъяренная кошка, и плела свою невероятную чушь, свою ужасную полуправду, против которой трудно что-нибудь возразить, потому что выглядит все очень логично. Но вместо фактов там одни догадки да трюки из самых дешевых детективов — рядом граница, метель и преступник, убийца и шантажист, уходящий в темноте с пачкой долларов в кармане… Проклятая стерва!
Почти так же я подумал и о Катаржине, почти те же слова промелькнули у меня в голове, когда однажды сообразил, что она временами «не та», какой кажется, совершенно иная, абсолютная противоположность той ангельски-чистой девице, целомудренной и деликатной, тому незапятнанному идеалу, каким считала ее вся мужская часть факультета, не исключав и меня. Разумеется, я был в нее влюблен, тайно и безнадежно, как и многие другие ребята, во всяком случае, из нашей компании — Гонза, Павел, даже женатики Честа и Властик. Попросту говоря, платоническая любовь в самом прямом смысле слова.
А потом нагрянуло разочарование. Неожиданно и внезапно, если использовать литературный штамп, как гром с ясного неба.
Двадцать второго октября в воскресенье у Зузаны был день рождения, и мне пришлось пообещать, что мы отпразднуем его вместе. Правда, у меня особого желания не было, я вообще начал ходить с ней скорее по недосмотру: пару раз заговорил, погладил, поцеловал, а она и влюбилась. Да еще самым глупейшим образом — беззащитно, так сказать, и теперь уже было не так-то легко от нее отделаться. Она была слишком милая и порядочная, чтобы сказать ей о своем равнодушии, и слишком наивная и доверчивая, чтобы самой догадаться о моем к ней отношении, больше того, чем безразличнее я относился к ней, тем нежнее и привязчивее становилась она. Короче говоря, праздновали в восемь вечера в комнате Зузаны, я купил пару гвоздик и отправился на женскую половину в спортивных штанах и свитере, рассчитывая дать деру при первом же удобном случае.
