Я боязливо повернулся в седле и посмотрел назад, мне надо было убедиться, что он не скачет следом на своем тощем сером коне, я напрягал слух, но от наших коней на узкой каменистой тропе было столько шума, что он перекрывал прочие звуки.
Спуск вывел нас на лужайку, тень утеса осталась позади, нам в спину светило солнце, и лошади припустили рысью просто от облегчения, и отец показал на пригорок, на котором росла одинокая скрюченная сосна, и крикнул:
— Видишь сосну наверху?
Кроме нее, глазу в этом месте не за что было зацепиться, поэтому я сразу крикнул в ответ:
— Конечно!
А он продолжал тыкать в нее рукой:
— Там уже Швеция!
— Хорошо, — крикнул я. — Тогда чур кто первый до той сосны! — И я вонзил пятки коню в бока, тот дернулся и резко прибавил ходу, от внезапного толчка я выпустил узду и почти плашмя повалился назад, вылетел из седла, скатился по конскому заду и грохнулся на землю. Отставший отец крикнул:
— Браво, синьор! На бис, пожалуйста! Da Capo!
Он галопом промчался мимо, заливаясь хохотом, и припустил за беглянкой-лошадью. Нагнал ее через сотню метров, нагнулся, на скаку ухватил поводья, описал большой полукруг по лужайке и вернулся ко мне шагом, демонстрируя всему миру, что он и с конями обходиться тоже умеет. Но из всего мира имелся один только я, распростертый на траве, как пустой мешок, и взирающий снизу вверх, как он подъезжает ко мне, ведя второго коня в поводу, и мне вроде было не слишком больно, но я не вставал все равно. Он слез со своего коня, подошел ко мне, опустился на корточки и сказал:
— Извини, что я смеялся. Но это ужасно потешно выглядело, как цирковой номер. Я знаю, что тебе было не до шуток. Что-нибудь болит?
— Вроде нет.
— Только душа немного?
— Пожалуй. Немного.
— Дай всему осесть, Тронд. Пусть все уляжется. Ты ни к чему не сможешь это приспособить.
Он протянул мне руку, чтобы помочь подняться, и я взял ее, но он не потянул меня вверх. Наоборот, он вдруг сам грохнулся на колени, обнял меня и прижал к груди. Я не знал, что сказать, я был потрясен. Мы с ним были, до сих пор во всяком случае, хорошими друзьями и снова ими, конечно, станем. Из всех взрослых он значил для меня больше всех, и мы с ним по-прежнему были командой, в этом я не сомневался, но мы никогда не обнимались. Могли в шутку попихаться, вцепившись друг в дружку, или схватиться и кататься кубарем по траве во дворе, где было достаточно просторно для такого ребячества, но сейчас мы не боролись. Наоборот. Он никогда на моей памяти не делал ничего подобного, и в этом было что-то неправильное. Но я не стал препятствовать ему, а только думал, куда бы мне деть руки, потому что мне не хотелось отпихивать его, но и обхватить его так же, как он меня, я не мог, так что руки так и торчали. Но я про это думал недолго, потому что он вдруг отпустил меня, встал, взял мою руку и потянул меня на ноги. Теперь он улыбнулся, но мне ли адресована улыбка, я не знал и не имел понятия, что я должен сказать. Он вложил мне в руки поводья моего коня, стряхнул с моей рубашки грязь на груди и стал таким, как всегда.
