Хепгуд всеми силами души возненавидел русского инженера и поклялся быть первым в полёте на планету, чего бы это ни стоило. Его авторитет был ещё на достаточной высоте, и средства на постройку нового корабля ему предоставили, хотя и не в том количестве, как было желательно. Но для Хепгуда это не имело особого значения. Его целиком поглотила идея реванша. Он смотрел на космический полёт, как на средство рассчитаться со своим врагом. Научное значение полёта отошло для него на второй план.
Хепгуд внимательно следил за всем, что попадало в технические журналы о подготовке Камовым третьего полёта, стараясь составить себе представление о корабле своего соперника, но Камов был очень осторожен, и до последнего дня Хепгуд не знал таких важных вещей, как скорость и размеры русского звездолёта. Со свойственной ему самоуверенностью, которую не поколебали понесённые им поражения, Хепгуд недооценивал сил и возможностей противника и переоценивал свои собственные. Всё же он решил довести ускорение до сорока метров, считая, что это послужит полной гарантией успеха. Он знал, что Камов ни за что не пойдёт по этому пути. Предельной цифрой, которую мог принять советский инженер, Хепгуд считал тридцать метров, а это не могло дать скорости большей, чем будет обладать его звездолёт. Работа двигателя в течение десяти минут также казалась ему пределом, так как атомные реактивные двигатели развивали такую высокую температуру, что их корпуса надо было изготавливать из особо тугоплавких материалов, — вернее, сплавов.
Хепгуд не мог не признавать технического превосходства Советского Союза, но считал, что в этом производстве СССР не идёт впереди Америки, которая во всём что касалось атомной техники, всеми силами старалась не отставать от других стран. В результате всех этих соображений Хепгуд был совершенно уверен в успехе и строил свой звездолёт спокойно, но, помня о быстроте, с которой Камов организовал второй полёт, избегал всяких задержек.
Не желая ни с кем делить будущей славы, Хепгуд намеренно сделал свой корабль небольшим по размерам, могущим вместить только двух человек, так как лететь одному было совершенно невозможно. На все предложения со стороны американских учёных, выражавших желание принять участие в полёте, он отвечал категорическим отказом, твёрдо заявив, что в первый рейс возьмёт только представителя печати.
Когда корабль был готов, Хепгуд обратился с открытым письмом к журналистам Америки, но долгое время никто не изъявлял желания лететь. Наконец, когда его стало уже тревожить это обстоятельство, к нему явился Бейсон.
