Дни идут однообразно, но вместе с тем удивительно быстро. Скучать нам некогда. Все заняты своей определённой работой. На корабле всегда одна и та же температура воздуха. Он чист и совершенно лишён пыли. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. В наших условиях физический труд отсутствует. Любой, самый тяжёлый предмет я могу перенести с места на место без малейшего усилия. — Погодите! — сказал Камов, когда разговор зашёл об этом. — Когда вы вернётесь на Землю, вы будете уставать от каждого движения. Ваше тело долго будет казаться вам тяжёлым и неповоротливым. В ближайшее время вы сможете убедиться, что даже того короткого срока, который прошёл с момента старта, было уже достаточно, чтобы отучить вас от тяжести.
— Про что вы говорите? — спросил я.
— Я говорю про тот момент, когда к вам вернётся ваш обычный вес.
— А когда это будет?
— Тогда, когда мы начнём спуск на Венеру. Влететь в её атмосферу с той скоростью, которую имеет корабль, значило бы сжечь его трением о газовую оболочку планеты. Придётся затормозить звездолёт, а это вызовет появление тяжести. Отрицательное ускорение будет равно десяти метрам в секунду за секунду, а это как раз равно ускорению силы тяжести на Земле.
— А с какой скоростью мы влетим в атмосферу Венеры?
— Со скоростью семисот двадцати километров в час.
— Сколько же времени понадобится, чтобы затормозить корабль?
— Сорок семь минут, одиннадцать секунд. Но это не значит, что мы почти час будем страдать от работы наших двигателей, как это было при отлёте с Земли. Они будут работать гораздо тише, и в шлеме вы их будете слабо слышать. Кроме того, не надо будет ложиться, и вы сможете наблюдать спуск на планету из окна.
Я с большим интересом ожидаю этого знаменательного события. Бесконечно длинными кажутся мне те пять дней, которые отделяют нас от него. Моё нетерпение так велико, что я даже как-то сказал Пайчадзе, что наш корабль ползёт как черепаха.
Арсен Георгиевич рассмеялся.
— Хорошо, что Камов не слышит вас, — сказал он.
— Ничего обидного в моих словах нет. Разве, ему самому не хочется скорее достигнуть Венеры?
— Хочется, очень хочется! — весело ответил Пайчадзе. — А Константину Евгеньевичу не хочется. Он сердится, — звездолёт летит слишком быстро.
Это была правда. Белопольский действительно несколько раз выражал недовольство тем, что чересчур стремительный полёт корабля мешает его наблюдениям.
— Мог бы Константин Евгеньевич, — продолжал Пайчадзе, — остановил бы корабль. Сидел бы у телескопа, как на Земле, месяц, два, три, — пока хватит кислорода.
