- Ведь и я страдаю от ненависти олигархов, и я раб этого презренного и испорченного римского общества, и я - гладиатор среди патрициев, и я желаю свободы и., знаю все...
И так как Спартак, вздрогнув, откинул голову назад, испытывая Катилину взглядом, тот продолжал:
- Я знаю все и.., я с вами.., и буду с вами. И затем, немного приподнявшись, он сказал более громким голосом, так, чтобы все его услышали!
- Ради этого ты не откажешься от двух тысяч сестерций, заключенных в этом небольшом кошельке в таких красивых новых ауреях.
И протянул Спартаку изящный маленький кошелек, прибавив:
- Повторяю, я не дарю их тебе, - ты их заработал, они твоя. Это твоя часть нашей сегодняшней добычи В то время как все присутствующие разразились почтительными похвалами и возгласами восхищения по поводу щедрости Катилины, последний взял в свою руку правую руку Спартака и пожал ее таким образом, что гладиатор вздрогнул:
- А теперь ты веришь, что я все знаю? - вполголоса спросил патриций.
Спартак не понимал, откуда Катилина узнал некоторые тайные знаки и слова, однако, вполне убедившись, что Катилина действительно знал все, ответил ему на пожатие руки и, спрятав на груди - под тунику - данный ему кошелек, сказал:
- Я так взволнован и восхищен твоим поступком, что не в силах достойно отблагодарить тебя, благородный Катилина. Но завтра, если ты согласен, я приду вечером в твой дом выразить всю мою признательность.
Спартак подчеркнул последние слова, сделав на них особое ударение, и взглядом дал понять это патрицию, который кивнул в знак согласия.
- В моем доме, Спартак, ты будешь всегда желанным гостем. - А теперь. прибавил Катилина тотчас же, обратившись к Требонию и остальным гладиаторам, разопьем чашу фалернского, если только эта конура может оказать гостеприимство фалернскому вину.
Фалернское вино было вскоре испробовано и найдено довольно хорошим, хотя и не настолько старым, как можно было желать.
- Как ты его находишь, славный Катилина? - спросила Лутация.
- Вино недурное.
Устремив широко раскрытые глаза на стол и машинально вертя " оловянную вилку между пальцев, Катилина долгое время оставался безмолвным и неподвижным среди молчавших сотрапезников.
Судя по кровавому блеску, появлявшемуся в его зрачках, по дрожанию руки, по нервным сокращениям всех мышц и по внезапно вздувшейся большой вене, которая пересекала его лоб, в душе Катилины происходила страшная борьба и в мозгу роились грозные замыслы.
