— Твоя мать тебя убьет. И меня.
— Она об этом никогда не узнает, Пракс. Мы все сделаем потихоньку. Мы незаметно проследуем за ней до Митилены. Она даже не догадается, что мы там. Я тебе обещаю.
Праксиноя неуверенно посмотрела на меня. Я настояла на том, чтобы она присоединилась ко мне, пренебрегая всеми теми правилами, в которых была воспитана. Даже на Лесбосе две девушки, свободная и рабыня, редко выходили за пределы семейных владений без мужчин и без сопровождения.
И вот мы вдвоем вышли из Эреса и направились в Митилену. Мы двигались довольно далеко от процессии моей матери, чтобы оставаться невидимыми для нее. Иногда мы даже теряли из виду тех, кто замыкал шествие. Мы шли и шли — в утренней прохладе, под полуденным солнцем и предвечерним, клонящимся к закату. Лишь в сумерках второго дня пути добрались мы, обессиленные, до жилища Питтака. Моя мать путешествовала в позолоченных носилках, которые несли рабы, а нам с Праксиноей приходилось опираться друг на дружку. И спать на склонах холмов рядом с козами.
Мы валились с ног от усталости и были покрыты пылью. И нам не удалось договориться со стражниками, которые охраняли тропинку, ведущую во дворец тирана.
— Стой, кто идет? — крикнул первый стражник, высокий нубиец с лицом Адониса.
За ним стояли еще пять воинов — громадные, мускулистые, бронзовые наконечники блестели на их страшных копьях. Они сердито поглядывали на нас.
— Меня зовут Сапфо, я — дочь Клеиды и Скамандронима, — отважно сказала я.
— У нас нет приказа пропустить тебя, — сказал первый стражник, загораживая дорогу.
Нас оттеснили на обочину, и два других стражника грубо схватили нас.
— Сапфо… я думаю, нам стоит отправиться домой, — прошептала трясущаяся Праксиноя.
— Господа, — сказала я, — если вы нас отпустите, то избавите себя от лишнего беспокойства.
Они нас отпустили, и мы бросились прочь от дворца.
— От кого вы бежите, маленькие?
Это был высокий молодой человек с рыжеватой бородой и шрамами на щеках — типичный воин. Он был старше меня — зрелый мужчина лет двадцати пяти.
— Я никуда не бежала.
— Я могу отличить бег от ходьбы, глаза еще видят, — поддразнивая меня, сказал он, и в глазах его загорелись искорки.
Он заглянул мне в самую душу.
— Меня зовут Алкей. Я насмехаюсь над войной и героями. Я бросил щит и бежал с последнего поля боя. И Питтак хочет изгнать меня за это. Считается, что мне должно быть стыдно. Но я отрицаю стыд. Нет ничего стыдного в том, чтобы любить жизнь сильнее смерти. Ведь мы же в конечном счете не глупые спартанцы. В противном случае я был бы уже мертв. И какая польза была бы от этого богам — сами-то они бессмертны?
