Смотри…
– А-а-а!!!
Ворвавшийся в зал крик…
Бегущий Тальен…
Его бег обрывается прямо в центре зала, а крик заглушает голос, доносящийся с трибуны. Он смотрит прямо в лицо Сен-Жюсту…
Вот слово, которое разоблачит и устрашит…
Вот ОНО:
– Требую слова к порядку заседания! Требую слова!
Но порядка больше нет. Она поднимается, эта ненависть, вызванная страхом перед восставшим шеститысячелетним рабством, воплощенным ныне в невзрачном адвокате в зеленых очках, хилом безногом калеке и безжалостном юном красавце. Ибо давно уже не только тела, но и души всех этих бедных представителей народа, французских депутатов, всех этих дорвавшихся до власти взяточников, жуликов, провокаторов, спекулянтов и грабителей с большой дороги, но самых обычных людей, каковых большинство, – ибо только боги не ведают слабостей! – находятся под угрозой перед мечами Апостолов Равенства, стоящих у врат запертого Царства Добродетели. И эта вселенская ненависть требует мести.
Ты видишь? Вождь слепых, Ты и сам слепой, ибо эта трибуна действительно стала Тарпейской скалой в ту же минуту, как Ты сказал об этом; и Тебя уже ведут, чтобы сбросить с этой скалы в пропасть, ибо да! – правители сошли со стези мудрости, но Ты слишком поздно сказал об этом…
Ты опоздал.
Ты проиграл.
И теперь Ты умрешь.
Он только на мгновение взглянул на белого, как мел, Робеспьера, уже встающего со своего места; потом посмотрел на ничего еще не понимающего Леба; на Кутона, который уже все понял и на чьих губах дрожала теперь саркастическая усмешка; перевел взгляд на трясущегося как в лихорадке в кресле председателя Колло д’Эрбуа; на подступающих прямо к нему с намерением сбросить с трибуны Тальена и Билло-Варрена; мимоходом отметил, что среди депутатов, так успешно начавших разыгрывать последний акт спектакля под названием «Падение Французской Республики», нет Фуше, но нет также и Давида; и только после этого отвел глаза куда-то вверх, словно обращаясь к кому-то, кого не было здесь. Ему вдруг вспомнилось самое первое его выступление с этой трибуны (хотя и не в этом зале), выступление, которому рукоплескали даже враги и которое обошло всю Францию; ведь в тот самый день тринадцатого ноября все Национальное собрание бурно приветствовало его речь, а теперь, меньше двух лет спустя, Он видит это же Собрание в последний раз. Ибо решение им уже принято. Оно принято только что. Он не скажет больше людям ни одного слова.
А теперь Ты должен замолчать…
