Я заслуживаю смерти. Все мы поделом терпим поношения, которыми в нашем лице осыпают Республику и от которых нам следовало оградить ее. Мы проявили слабость. Мы грешили снисходительностью. Мы предали Республику. Мы заслужили свой жребий. Робеспьер, безупречный, праведный Робеспьер, и тот повинен в кротости и в снисходительности; он искупил эти ошибки своим мученичеством. Подобно ему, я тоже предал Республику; она погибает; справедливость требует, чтобы я умер вместе с ней. Я щадил кровь других; пускай же прольется моя собственная кровь! Пусть я погибну! Я это заслужил…
А. Франс. Боги жаждут
– Граждане, пусть другие рисуют вам приятные для вас картины, я же хочу высказать вам полезные истины. Я буду перед вами защищать нашу оскорбленную власть и попранную свободу. Я также буду защищать самого себя, вы не будете удивляться этому, вы совершенно не походите на тиранов, с которыми вы боретесь…
Первые же слова оратора озадачивают Сен-Жюста, и он в недоумении переводит взгляд, который как обычно из демонстрации был направлен у него поверх депутатских скамеек чуть выше верхней балюстрады для зрителей, вниз на трибуну, где застыла небольшая опрятная фигурка в голубом фраке, золотых панталонах и белом напудренном парике.
– Революции, которые до нас изменяли лицо государства, имели целью только смену династии или переход власти от одного лица к нескольким лицам…
Что, что он говорит?! «Вы не походите на тиранов, но революция, которую вы совершили, имеет целью переход власти к одному лицу?!» Что говорит Робеспьер? Он понимает, что говорит? Что за неудачное начало в такой день!
Сен-Жюст быстро окидывает глазами весь огромный зал, теперь кажущийся совсем маленьким, потому что огромная толпа забила его до отказа так, что и шагу нельзя ступить. Все коридоры, все трибуны, все скамейки заполнены жаждущей толпой. Люди свешиваются с верхней балюстрады, и дощатый настил прогибается под ними. Они все здесь: и санкюлоты и буржуа, и крайние и умеренные, и якобинцы Робеспьера, и их враги. Они пришли сюда все, потому что почувствовали – развязка близка. Пришли и все депутаты Конвента, даже те, кто целыми декадами прятались от предполагаемого ареста у своих ненадежных друзей и подозрительных знакомых.
И еще эта мертвенная тишина… Когда после обычных ежедневных рапортов председатель Колло д’Эрбуа (вон он, почти зеленый от ненависти и страха, неотрывными глазами пожирает застывшего на трибуне маленького человечка) объявил Робеспьера, трепет пробежал по скамьям, и мгновенно в зале воцарилась необыкновенная тишина. Даже санкюлоты-зрители перестали, кажется, щелкать свои семечки и жевать непременные пирожки. И только неясный гул большой толпы, теснящейся у входа, смутно доносился в зал заседаний.
