Рядом с кроватью у окна маленький столик, на котором стоит швейная машинка. Деревянный желтый пол застлан домоткаными дорожками.
На столе тоненько посвистывает начищенный самовар. За столом-мать Елизавета и наставник Федор.
Когда-то рыжая курчавая бородка его разрослась широким веером и стала пегой. Буйная грива зачесана назад и спускается на плечи, на спину, переплетается с бородой. Лицо отливает желтизной и слегка опухло.
Густые брови нависли над выцветшими глазами. Глубокие и- редкие морщины на лбу, мелкие на висках и на щеках, две резкие вертикальные над переносицей делают лицо старика строгим.
Одеты они по-мирскому: на Елизавете-светлое с крупными яркими цветами платье, ловко пригнанное к сухопарой высокой фигуре, на Федоре - синяя сатиновая рубаха, заправленная в полосатые брюки.
Рядом с самоваром графин с водкой, два граненых стакана и обильная закуска. Выпивают, закусывают и молчат. Поговорить бы, да не о чем, - все сказано-пересказано. Федор снова тянется к графину. Елизавета лениво тянет:
- А не хватит?
- Не дошло еще. И ты выпьешь?
Елизавета промолчала. Федор наливает себе полный стакан, ей половину. Она сама доливает вровень с краями и залпом осушает. Федор пьет мелкими глотками, не торопясь, с протягом. Видимо, дошло. Глаза у обоих замаслились. У Елизаветы на щеках проступил румянец. Старик вплотную подвинулся к ней и обнял за плечи.
- Спой, Лизанька, мою любимую.
У Лизаньки голос напевный, и упрашивать ее не надо. Она затянула:
Запад угас, и лучи догорели
За дальней угрюмой скалой,
О чем так тревожно дубы прошумели
И шепчется ветер с листвой?
У Федора пьяные слезы падают на бороду.
- Эх, Лизка! А ведь жизнь-то уходит. А впереди...
Песня заканчивается с надрывом:
Наш день отошел, и лучи догорели,
Прощай, уходи, позабудь...
...Весь уездный городок знал, что Катя Веселкова родила от архиерея Варсонофия. Ей в ту пору меньше восемнадцати лет было. Келейник владыки монах Пимен, дружок Катиной вдовой матери, пристроил девушку в мужской монастырь скотницей, коров доить.
Через короткое время Пимен отвел Катю в покои архиерея в угоду похотливому старцу. Однако и мамаша не видела греха в том, что ее чадо переспит у владыки в опочивальне: ведь он представитель бога на земле и может отпустить любой грех.
Катя-помнит розовый полумрак в келье епископа, его шелковую мантию и сладкую настоечку, коей он потчевал отроковицу. Утром проснулась рядом с бородатым, еще не очень старым человеком.
