Бред… Сиделка подходила к нему поминутно, производя медицинские процедуры и делая записи до прихода врача. От этого ему не становилось лучше, лишь хуже, но болезнь, подобно здоровью, имеет свою гармонию, и по мере ее неторопливого наступления уже прозвучал посул: «Ты будешь жить — жить, чтобы стариться».
— Я в чем-то виноват, скажи мне, в чем?
Ему радостно было унижаться перед своей болезнью, благо, подобная беседа имела место не в первый раз.
— В близости, — ответила болезнь.
— Помню… Не наказывай меня на этот раз, позволь мне жить, и впредь я буду осторожен. О, спаси меня от него!
— От него разве? От тебя самого. Его не существует. Он — видение, которое ты вызвал в саду, потому что хотел внушить себе, что ты привлекателен.
— Я знаю, что я совсем не привлекателен. Я больше никогда не буду возбуждать себя, но он существует! Я уверен.
— Нет.
— Может, он мертв, но он существует.
— Нет. Он никогда не приходил в оружейную. Просто ты хотел, чтобы так было. Он никогда не садился на диван рядом с тобой, не делал любовь. Ты протянул карандаш, но его никто не взял, ты упал в его объятия, но никаких объятий не было, все это было запретным сном наяву. И когда в комнату вошли и отворили шкаф, твой мускулистый и умный работник, твой спаситель из Вулвергемптона в своем выходном платье — разве он там был?
— Нет, его там не было, — всхлипывая, ответил мальчик.
— Нет, его там не было, — прозвучало эхом, — но зато я здесь.
Болезнь начала припадать к земле, булькать и хрипеть. Были звуки борьбы, приступы рвоты, падение. Клесант, не сильно испугавшись, сидел на постели и всматривался в хаос. Кошмар прошел, ему стало лучше. Но что-то уцелело — эхо, говорившее: «Здесь, здесь». И, ему, неотрекшемуся, показалось, что босые ноги прошлепали к маленькому столику у его кровати, и полая, наполненная темнотой, оболочка наготы наклонилась к нему и, выдохнув, шепнула: «Здесь».
Клесанту не хотелось отвечать.
— Это конец, если ты… — Потом тишина. Потом, словно из механизма, два слога: — Ага.
Клесант, после раздумья, протянул руку во тьму и дотронулся до его живота.
— Я наслал на нее сон, когда проходил мимо, теперь мой час, я и не такое умею… — Казалось, то, что его присутствие заметили, придало ему сил. Он сказал: — Напомни мне мою историю, объясни, как я здесь оказался, вдохни в меня жизнь, и я буду живым, как прежде, когда соприкасались наши тела — Он вздохнул. — А теперь пойдем ко мне домой, пусть даже это будет простая ферма. У меня достаточно власти. Уйдем отсюда хотя бы на один этот вечер, в мою земную обитель, где не мудрствуя правит… любовь. Ах, это слово — любовь. Из-за него меня и преследуют, они знают, что я еще в доме; любовь — это слово, с которым они не могут примириться. Теперь, наконец, я вспомнил.
