- Готово! Не подходи!
- Готово! - раздалось несколько голосов.
- Тройки ждут с колокольчиками!
Настасья Филипповна схватила в руки пачку.
- Ганька, ко мне мысль пришла: я тебя вознаградить хочу, потому за что же тебе все-то терять? Рогожин, доползет он на Васильевский за три целковых?
- Доползет!
- Ну, так слушай же, Ганя, я хочу на твою душу в последний раз посмотреть; ты меня сам целые три месяца мучил; теперь мой черед. Видишь ты эту пачку, в ней сто тысяч! Вот я ее сейчас брошу в камин, в огонь, вот при всех, все свидетели! Как только огонь обхватит ее всю, - полезай в камин, но только без перчаток, с голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из огня! Вытащишь - твоя, все сто тысяч твои! Капельку только пальчики обожжешь, - да ведь сто тысяч, подумай! Долго ли выхватить! А я на душу твою полюбуюсь, как ты за моими деньгами в огонь полезешь. Все свидетели, что пачка будет твоя! А не полезешь, так и сгорит; никого не пущу. Прочь! Все прочь! Мои деньги! Я их за ночь у Рогожина взяла. Мои ли деньги, Рогожин?
- Твои, радость! Твои, королева!
- Ну, так все прочь, что хочу, то и делаю! Не мешать! Фердыщенко, поправьте огонь!
- Настасья Филипповна, руки не подымаются! - отвечал ошеломленный Фердыщенко.
- Э-эх! - крикнула Настасья Филипповна, схватила каминные щипцы, разгребла два тлевшие полена, и чуть только вспыхнул огонь, бросила на него пачку.
Крик раздался кругом; многие даже перекрестились.
- С ума сошла, с ума сошла! - кричали кругом.
- Не… не… связать ли нам ее? - шепнул генерал Птицыну: - или не послать ли… С ума ведь сошла, ведь сошла? Сошла?
- Н-нет, это, может быть, не совсем сумасшествие, - прошептал бледный как платок и дрожащий Птицын, не в силах отвести глаз своих от затлевшейся пачки.
- Сумасшедшая? Ведь сумасшедшая? - приставал генерал к Тоцкому.
- Я вам говорил, что колоритная женщина, - пробормотал тоже отчасти побледневший Афанасий Иванович.
- Но ведь, однако ж, сто тысяч!..
- Господи, господи! - раздавалось кругом. Все затеснились вокруг камина, все лезли смотреть, все восклицали… Иные даже вскочили на стулья, чтобы смотреть через головы. Дарья Алексеевна выскочила в другую комнату и в страхе шепталась о чем-то с Катей и с Пашей. Красавица-немка убежала.
- Матушка! Королевна! Всемогущая! - вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину: - сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей - все сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! - и, провопив, он пополз было в камин.
