— Ничего не ешь сейчас, а то может снова вырвать. Попей кефир и отдохни.
У Романа были мокрые ресницы, и выглядел он виноватым и смущённым. Он выпил стакан кефира и лёг на диван, а потом и отец улёгся. Вскоре оба заснули, а Татьяна не смогла, хотя и провела почти бессонную ночь. Ей было не по себе. Она позвала Романа на помощь, но было непонятно, оказал ли он ту помощь, которой она хотела, и оказал ли её вообще как таковую. Было ли всё это помощью, она затруднялась сказать. Она знала и понимала многое, но сейчас у неё было такое чувство, будто она снова стала маленькой девочкой, встревающей в дела взрослых, которые ей были непонятны в силу возраста. Это было неприятное, уязвляющее чувство, и Татьяна, неудовлетворённая и раздосадованная, стала прибирать на кухне. Она вымыла посуду, выбросила огрызки хлебных корок и шкурки от колбасы, съела йогурт и ещё два банана, выпила стакан сока и задумалась. Может быть, она сама не дала Роману сделать то, о чём она его просила? Она всё время вмешивалась — уж таков был у неё характер, она всегда испытывала беспокойство, если она что-то не контролировала. Были здесь виноваты и её нервы, напряжённые до предела: она была вконец измотана. Но с другой стороны, всё это было на первый взгляд банальной попойкой, которая, с её точки зрения, мало что давала, кроме похмелья впоследствии. А может быть, она всё-таки чего-то недопоняла во всей этой ситуации?
Около пяти вечера Роман поднялся — бледный, вялый и мятый. Он пошёл домой досыпать и приводить себя в порядок перед предстоящей рабочей неделей. Закрывая за ним дверь, Татьяна сказала:
— Ну, что ж, спасибо тебе.
Она смутно чувствовала, что должна была его поблагодарить, хотя и не знала, за что. Чувство неудовлетворённости и недосказанности упорно преследовало и смущало её. Всё прошло как-то не так по сравнению с тем, чего она ожидала, но даже и это самое "не так" она не могла как следует определить. Она не знала точно, чего именно она сама ожидала — что тут можно было сказать? Скомканная ночь и ещё более мятый день — вот как она определила бы своё впечатление от произошедшего. И только солнечным зайчиком в нём промелькнул Игорь.
Увидит ли она его когда-нибудь ещё? Она не знала, и неопределённость мучила её. Увидеть его снова ей очень хотелось — хотелось безумно, до крика, до боли, до смерти. Она схватила бинокль и вышла на балкон. Лампа ещё не горела, и в окне никого не было.
А ночью она снова увидела свет. Татьяна стояла на балконе и смотрела на окно, но уже не как на таинственный безликий маяк. Там жил Игорь. Она снова навела бинокль и вздрогнула, увидев, что Игорь тоже смотрит на неё в бинокль. В свете лампы была видна его улыбка. Татьяна засмеялась и помахала ему. Он отнял бинокль от глаз, и Татьяна увидела его лицо целиком. Они стали смотреть друг на друга без биноклей. Так им обоим было плохо видно, но Татьяна знала, что Игорь там, а он знал, что она тоже смотрела на него. Потом Игорь куда-то исчез, и Татьяна уже забеспокоилась и стала всматриваться в окно с помощью бинокля, но через минуту Игорь вернулся с листком бумаги. Он поднёс его к лампе, и Татьяна увидела крупные печатные буквы, написанные чёрным маркером:
