— Я понимаю, — сказала Татьяна. — Но постепенно — это понятие растяжимое. Постепенно — это сколько? День? Два? А может, неделя? Вы тоже поймите, Роман Михайлович, что у нас времени-то как раз нет.
Отец, приподняв веки, снова начавшие тяжелеть, спросил невпопад:
— А кто её открыл-то, эту индукцию?
— Вообще электромагнитную индукцию открыл Фарадей параллельно с Генри, — ответил Роман. — Но мы говорили про что?
— Про самоиндукцию, — подсказала Татьяна.
— Верно. Хитрая штука эта самоиндукция.
Отец вмешался:
— Ты сначала сказал про электромагнитную индукцию.
— Да, а самоиндукция — это её частный случай.
— Да я знаю, ты меня не учи!.. Я сам тебя ещё поучить могу.
Роман миролюбиво согласился:
— Конечно, само собой, можешь.
Минут десять они спорили о самоиндукции и индуктивности, а также о том, кто раньше открыл электромагнитную индукцию вообще — Фарадей или Генри. Желая прекратить их спор, Татьяна взяла "Физический энциклопедический словарь" и, найдя нужную статью, вернулась на кухню:
— Вот, пожалуйста. Фарадей открыл в 1831-ом году, а Генри — в 1832-ом.
— Так этот Генри просто слизал у Фарадея! — воскликнул отец.
— Здесь сказано, что они пришли к этому открытию независимо, — вступилась Татьяна за Генри. — Такое в науке случается. Они же были по разные стороны океана. Фарадей был англичанин, а Генри — американец.
Тут разговор зашёл о нашем вкладе в мировую науку.
— Самым великим был, конечно, Ломоносов, — сказал Роман.
— "Открылась бездна звезд полна, — продекламировал отец. — Звездам числа нет, бездне — дна". Это Ломоносов. Он был не только учёный, но и поэт.
— Великий человек, — согласился Роман. — Разносторонний. Теперь такие редко бывают. Как Леонардо да Винчи. Только нашего разлива.
Незаметно кончилась выпивка, и Роман сам засобирался в магазин. Он вернулся с двумя "полторашками" пива и четвертинкой водки. Татьяна запротестовала:
— А вот это лишнее. Пиво пейте сколько угодно — пожалуйста, я не возражаю, а вот этого уже хватит.
Роман убрал водку в холодильник. Отец вернулся из комнаты и сел к столу, но с этого момента их дружеская беседа, которая до этой минуты даже в какой-то мере забавляла Татьяну, перешла в русло, которое дружеским уже нельзя было назвать. Началось с того, что Роман сказал:
— Татьяна Михайловна, вы стоите у нас над душой… Как надзиратель. И надзираете, считаете у нас во рту каждый глоток. Может, вам лучше пойти к себе?
Это обидело Татьяну. Она возразила:
— Почему сразу "надзиратель"? А вы не допускаете такую мысль, что я, может быть, нахожусь здесь, потому что мне хочется с вами побыть, пообщаться?
