— Я томился в темнице семь лет и давно потерял надежду на торжество добра. Теперь мне остается одно — умереть, дабы не запятнать честь своего Ордена, братья которого честно защищали христиан в стране неверных и ухаживали за паломниками, как за своими детьми. Все записанное следователями, якобы с моих слов — ложь. Я всю жизнь был добрым христианином и не совершал ничего такого, за что мне было бы стыдно перед людьми и Богом. Я невиновен! Если меня предадут смерти, я оставляю Богу и братьям заботу отомстить за мою погибель обидчикам. Я презираю страх пытки и проклинаю короля и Папу!
При последних словах Великого Магистра, один из сержантов, стоявших подле, ударил старика по устам ладонью так, что брызнула кровь, и Магистр не смог больше говорить.
Меня свели с эшафота, и я сразу же попал в объятия ле Брея, который укрыл меня шерстяным плащом. Тем временем, де Моле и де Шарне, громко сказавший, что разделяет слова своего орденского брата, были вновь взяты под стражу и я слышал, как один из кардиналов сказал, что передает их Прево Парижа, и велел отвести в капеллу у паперти собора и сторожить там, пока не разойдется толпа. Ле Брей посадил меня в карету. Мы тронулись, но вскоре остановились неподалеку от собора, ожидая развязки. После полудня к собору прискакал, судя по камзолу и плащу, гонец короля. Час спустя к собору подъехало три повозки, груженные хворостом и дровами, и нам стало ясно, что король и его совет приняли решение сжечь нераскаявшихся еретиков. Дрова стали сгружать в лодки и возить на островок Сены, расположенный между королевским садом и церковью августинцев, который одни называли Камышовым, другие — Еврейским. Когда начало темнеть, из капеллы вывели Магистра и Командора. Я не видел их лиц, но отчетливо слышал звон цепей по булыжникам мостовой, когда рыцари шли к лодкам. Я выбрался из кареты и отправился смотреть, что будет дальше. У пристани рыцарей расковали, они разделись и предали себя в руки палачей. Потом их погрузили в лодки, и унылые челны тихо заскользили по спокойной, черной глади Сены.
Рядом я услышал шаги. То был ле Брей. Мы стали на колени и принялись молиться. Вскоре над водами Сены взвились два языка пламени. Были отчетливо видны черные силуэты жертв, извивавшихся в страшных мучениях и слышны их предсмертные, душераздирающие вопли.
— Дева, Дева, Дева! — задыхаясь, с высоким надрывом, хрипло кричал один из казнимых, мне казалось, это был де Моле.
