В коридоре послышались шаги.
— Жак! — заорал я.
Он подбежал к решетке.
— Вынеси чан, Жак. И пусть во дворе сделают крышку для этого чана. Терпеть не могу его смрадное зловоние!
Вскоре явился в сопровождении Жака какой-то забитый вонючий вор с клеймом на лбу. Гремя цепями, он схватил чан с моими испражнениями, и улыбаясь щербатым ртом, потащил его к выходу…
В последних числах апреля я распустил людей по домам, чтобы они могли отпраздновать Майский Праздник.
На лужке перед замком с вечера девицы принялись наряжать березку. Они свивали ее тонкие, мягкие ветви с зелеными листочками в косы, и украшали эти косы разноцветными лентами. Тридцатого апреля, утром, из погребов выкатили две стоведерные бочки вина. Перед березкой ставили наспех сбитые столы, которые накрывали льняными скатертями. Рядом возилась детвора, слышались звуки лютни, свирели и волынки. Бродячие актеры— шотландцы разворачивали вертеп, готовясь потешить народ представлением.
— Ты отпустишь меня? — умоляюще смотрела Гвинделина.
— Конечно.
— А в чем пойдешь ты?
— Я не пойду.
— Глупенький, так нельзя! Девушка должна прийти под майское дерево со своим парнем. Кому же тогда я надену свой венок?
— Я не хочу там быть. На меня все будут оглядываться, а без меня там будет весело.
— А ты оденься так, чтобы тебя никто не узнал. Приклей бороду, надень простую одежду. Я принесу.
И она убежала в платяную, откуда вскоре принесла совершенно новую крестьянскую одежду.
— Вот! Матушка Данута дала. Тебе будет впору.
Впервые я надел крестьянское платье, обул башмаки.
— Ой, — воскликнула Гвинделина, — ты и не похож на себя. Смотри!
Я посмотрел в медное блюдо и увидел совершенно другого человека. Я походил на простого деревенского парня, смущенного и неуклюжего.
— Как стемнеет, так пойдем! — весело сказала Гвинделина, заговорщицки подмигнула и убежала собираться.
Меня и правда, не узнали, или не подали виду, что узнали. Мои соседи по столу называли меня Жаком (я так представился), и щедро наливали в кружку «доброе хозяйское вино». Я пил и смеялся вместе со всеми. Когда солнце село, мы развели возле дерева костер.
Мне дали топор.
— Иди, Жак, заломи ее родимую!
Я подошел к березке, украшенной лентами, которая и впрямь, показалась мне похожей на девушку. Мне почему-то было жаль ее рубить. Что-то шевельнулось в сердце, я так и застыл с топором.
— Смелее парень, ты же мужчина! — закричал кто-то, и возглас этот подхватили другие мужчины, — мы ждем, нам уже невтерпеж!
