— Не трожь полковника. Видишь, ему охота порассказать.
— А потом он приехал в Мексику. Семейная тяга. К местам, куда приходил и его отец — тоже солдатом, — когда они к нам вторглись, более полувека тому назад.
«Отец был солдат, сражался против голых дикарей и донес флаг своей родины до столицы цивилизованной расы ацтеков далеко на юг».
Старый гринго любил пошутить: «Хочется поглядеть, метко ли стреляют эти мексиканцы. Мой труд кончился, и я тоже».
— Этому мы не верили, потому как старик он был бодрый, молодцеватый, и руки у него не дрожали. А в войско моего генерала Арройо он попал из-за тебя, Педрито, ты дал ему зацепку, а он ее использовал с помощью кольта-44.
Люди опустились на колени вокруг разрытой могилы и руками соскребали землю с углов соснового ящика-гроба.
— Говорил он еще, что умереть у стенки, стать решетом от мексиканских пуль — не такой уж плохой способ покончить с жизнью. Посмеивался: «Куда лучше, чем умереть от дряхлости, от болезней или сломать себе шею, свалившись с лестницы».
Полковник на мгновение умолк; ему явственно послышался стук дождевых капель. Взглянул на сухое небо. Шум моря затих.
— Мы так и не узнали его настоящего имени, — прибавил он, глядя на полуголого и потного Иносенсио Мансальво возле тяжелого, упорно цепляющегося за дикую пустыню гроба, который словно бы успел врасти в эту землю.
— Их не разберешь, имена этих гринго, да и на лицо они все как один, и говорят по-китайски, эти гринго, — захихикала Куница, которая ни за что на свете не пропустила бы ни одних похорон, а тем более могильных раскопок, — они как китайцы, все на одно лицо, линялые, все-все как есть белесые.
Иносенсио Мансальво оторвал полусгнившую доску от гроба, и показалось лицо старого гринго, больше тронутое мглою, чем смертью, тронутое природой, подумал полковник Фрутос Гарсия.
На дубленом, землистом лице с губами, растянутыми ухмылкой смерти, обнажившей десны и длинные зубы — лошадиные и его, гринго, — застыла вечная насмешка.
Все с минуту глядели на то, что позволяли видеть ночные огни, отраженно мерцавшие в запавших, но открытых глазах трупа. Мальчика больше всего удивило то, что гринго и после смерти выглядел аккуратно причесанным, будто его белые волосы пригладил какой-то чертенок-брадобрей, который там, внизу, прихорашивает мертвецов, чтобы они понравились старухе-смертухе.
— Старухе-смертухе! — хохотнула Куница.
— Живей, живей, — поторапливал Фрутос Гарсия. — Быстрее вытаскивайте его, завтра же утром старикан должен быть в Камарго. — И добавил раздумчиво: — Живей, дорога-то уже пылит, а если задует ветер, старый гринго может совсем от нас уйти…
