Оказалось и вправду недалеко, и вот Яков Борисович, сориентировавшись по балкону, стоит уже перед дверью Диминой квартиры и, повторяя про себя: «Купить! Купить его!», нажимает на звонок.
Димы, натурально, не было дома, но дверь все же отворилась — открыл ее Оливье, и он же за нею и стоял.
— Хозяин дома, умница? — сладко спросил Яков Борисович, а сам еще больше уверился в необходимости купить этого умелого пса. — Так дома хозяин-то?
«А тебе какое дело?» — хотел спросить Оливье, но не счел нужным.
— Нету, значит? — понял Яков Борисович. — А вечером он будет?
«А куда он денется?» — подумал Оливье, и хоть снова ничего не сказал, но Яков Борисович его опять-таки понял.
— Тогда я вечером зайду, — заключил Яков Борисович, и поскольку свое: «А зачем ты здесь нужен?» — Оливье произнес только мысленно, то Яков Борисович спокойно повернулся и отправился домой, радостно возбужденный и все приговаривая: «Его обязательно надо купить!», и даже готов был напевать эту фразу, если бы только умел он напевать, до того она ему нравилась.
И еще одна маленькая радость посетила его, когда он обнаружил, что бумажка, которую все это время мяли, но смяли не чрезмерно его пальцы, не просто бумажка, а чек из магазина на кефир. Действительно, как тут не обрадоваться, ведь мог же и выбросить впопыхах-то целых тридцать копеек, и заспешил энергично Яков к магазину, и успел до начала перерыва, и получил свой кефир без проволочек, и домой он пришел уверенный, что все ему удается и что судьба, у которой до сих пор все благодеяния приходилось буквально выцарапывать, кажется, становится наконец к нему благосклонной.
— Видал? — спросил вечером Дима, проводив Якова Борисовича. — Твою голову оценили в семьсот рублей! Интересно, откуда у этого замухрышки такие деньги?
Как видим, не только нас заинтересовало происхождение денег Якова Борисовича. Ничего, скоро и ОБХСС заинтересуется, а вот Оливье к их родословной отнесся равнодушно.
«Не важно «откуда», — изрек он, — но важно «куда»!»
— Ну, ты излагаешь! — восхитился Дима. — Эдак мне придется начать писать книгу: «Оливье. Афоризмы и максимы». И кстати, что ты имеешь в виду?
«Я имею в виду…» — начал Оливье, но следует объяснить, каким именно образом он начал.
С того вечера, как Оливье заговорил, или, вернее, записал, и тем самым состоялось Великое Пробуждение Собачества, и на Земле появился второй вид разумных существ — Канис Сапиенс, говорить, или писать, Оливье приходилось много. Настолько много, что от машинки друзья при прямых беседах вскоре вынуждены были отказаться; они перешли на морзянку, которой Дима, в прошлом радиолюбитель, владел более-менее сносно, а Оливье очень скоро овладел в совершенстве и стал отбивать точки-тире что лапой, что хвостом со скоростью не меньшей, чем у любого радиста-виртуоза, способного отбить и принять черт знает сколько знаков в минуту. Ну а от Димы виртуозного стука и не требовалось, он говорил нормально, а в общем, уже через пару недель друзья овладели своим способом общения настолько, что стали разговаривать совершенно свободно на любые темы — запас слов у Оливье оказался достаточно большим, память и восприимчивость великолепными, и читать книги он выучился с той же стремительностью, с какой делал вообще все, что делал, пользуясь для этого специальным пюпитром и листая страницы языком.
