Но эти свои мысли она никому не высказывала и продолжала жить весело, быстро заводя легкие, необременительные связи, которые так же быстро кончались, и говорила всем: «Мне хорошо. Никто надо мной не указчик, никому не желаю подчиняться…»
Между тем как-то незаметно промчались годы.
Всякое случалось — и в больнице лежала, и с одной стройки на другую переезжала, и на рыболовецком сейнере плавала, буфетчицей знакомый рыбак устроил, и уборщицей в парикмахерской работала… А теперь вот маляром на стройке, через год сулят комнату дать.
Растолстела, погрузнела. Что ни день, новые морщинки на лице, и встречи, которых так много бывало в молодости, случаются все реже. Тогда она вспомнила о Лере: ведь у нее есть дочь, стало быть, какая-никакая семья. И надо остановиться, забрать дочь из детдома и жить вместе, по-людски, так, как полагается.
В детском доме ребята все, как один, завидовали Лера.
— Счастливая наша пигалица: мать нашла!..
Ей устроили торжественные проводы. Дело было на Новый год. В зале поставили елку, она переливалась цветными лампочками, серебряная пушистая канитель обвивала ветви.
Лера с матерью сидели в зале, а на сцене выступали участники художественной самодеятельности.
Мать горделиво посматривала на ребят, положив руку на плечо Леры. Ногти на руке покрыты ярким лаком, на безымянном пальце колечко с сиреневым камешком. Глаза почти не намазаны, губы тоже — чуть тронуты помадой: это Лера упросила не мазаться.
Мать согласилась, но сказала:
— Без подмазки я прямо как голая…
— Тебе так лучше, — уверила Лера.
Она старалась изо всех сил привыкнуть к матери. Уговаривала себя: «Это же моя мама, родная мама…»
Вечером после представления Лера ушла вместе с матерью. Ушла насовсем.
Раньше думалось: вот уйдет она из детдома и разом все и всех позабудет, как не было ничего. А на деле оказалось не так. Покидая навсегда детский дом, она уже наперед знала, что будет скучать по девчонкам, дразнившим ее за маленький рост, по мальчишкам, с которыми дружила, даже по директору с его глуховатым голосом и усталым лицом.
Они долго ехали с матерью на трамвае, наконец, добрались до окраины города.
— Вот и наш дом, — показала мать.
Дом был пятиэтажный, стандартный. И кругом все дома были такие же, неотличимые друг от друга.
Слабо горели фонари, снег медленно падал с неба.
— Я пойду вперед, — сказала мать.
Поднялись на третий этаж. Мать отперла дверь.
В коридоре было темно.
— Соседи спят, — прошептала мать. — Идем.
