— Занесло же нас! — удрученно произнес Клыков.
— А ты чего ждал?.. Сдается мне, через недельку и такому будешь рад.
Турбин открыл форточку, проветривая в казарму, и, смахнув пыль, устроился на потрескавшемся подоконнике.
— Я где-то читал, что здесь два года назад заваруха была…
— Какая? — не к месту хихикнул Клыков, уминая плоскую подушку.
— Такая! — оскорбился за смешок Юра. — Ингуши передрались с осетинами. Конфликт застарелый меж ними, еще с тех пор, как Сталин депортировал ингушей в Казахстан… Землю не поделили, кровь взыграла. Разругались, дома пожгли, людей — кого в заложники, кого под автомат и к стенке.
— Впервые слышу, — зевнул свинарь. — И чем дело закончилось?
— Наши вмешались. Аккурат по этому селу границу провели. Писали, — живут по-дурацки. На каждой половине своя власть, своя школа, свой магазин. Пешком границу пересекать опасно, только с сопровождением.
— И как они распознают, кто из них кто? — удивился Володька. — По мне все кавказцы на одно лицо.
В коридоре вновь зазвучали шаги. В дверях выросла тень. Касаясь плечом косяка, стоял Черемушкин, строго глядя на них.
— Что, сачки?.. Вот где ваше товарищеское отношение проявляется? Пока там парни корячатся, вам трава не расти. А ну — живо вниз!
Сетки недовольно заскрипели. Три силуэта безмолвно проскользнули мимо лейтенанта и загремели топотом, сбегая по вниз лестнице.
* * *
Пролетел день, и покрасневшее солнце сместилось к тающим в дымке горным хребтам, окрашивая в багрянец легкие облака и равнину. Сумерки густели, просыпав на темнеющем небе алмазную россыпь звезд…
Из полка так никто и не приехал. Отужинав в сухомятку, уставшая от переезда рота впадала в сонную дремоту.
Устраиваясь в спальном мешке, Черемушкин мысленно отдал должное родным тыловикам: здешний старшина наотрез отказался выдать не то, что постельное белье, но даже одеяла.
— Вы на вещевом довольствии не состоите. Не имею права!
В половине десятого, когда в расположении отчетливо звучал храп, по коридору пробежал дневальный, заглядывая во все закутки и оповещая:
— Сбор в актовом зале!
На кроватях завозились, но вставать никто не торопился. Наконец, с неохотой, поднялся Меньшов.
— Хорош валяться! — гаркнул он, подгоняя разморенное воинство. — Или команды не слышали?..
… В актовом зале неярко горел свет; с входной двери предусмотрительно сняли пружину.
Помещением пользовались редко, нетронутая пыль бархатистым слоем устилала длинные, составленные рядами, скамейки, цепочка следов вела на помост, где двое бойцов устанавливали под выцветшим транспарантом: «Народ и армия едины!» крытый сукном стол.
